|
Недавно возвращался из поездки в Москву, и на перроне в Курске заметил, как один из пассажиров выбросил в привокзальную урну книгу. Кому - как, а у меня, автора семи книг художественной прозы, эссеистики и очерков, изданных даже и в подцензурно-суровое советское время, внутри что-то неприятно царапнуло. Заглянул в урну и на обложке дешёвой малоформатной книжки в мятой мягкой обложке прочёл имя известной сочинительницы детективов. И долго ещё находился я в какой-то нерешительности и в состоянии глухого раздражения. Вот как он, «справедливый рынок», думалось мне, и расставил всё на свои места. Было с чем сравнивать нынешнее положение с книгой и её производителями, «фабрикантами». От книги, как средства духовной коммуникации, с читательскими конференциями и обсуждениями новинок в школах и библиотеках, – и даже выступлениями известных писателей в Останкинской студии телевидения в советское время – к грошовому товару на один вечер в вагоне междугороднего поезда - в современной России... Как думается, Год литературы, который начинался, как чиновнический театр, с присутствием ни в чём не повинных однофамильцев Толстого, Лермонтова, Достоевского, не достиг цели – ликвидации литературы, как явления культуры… Вспомнился литератор из финальной сцены сервантесовского «Дон Кихота», вздумавший, наконец, оставить своё уставшее перо: "Здесь, на этом крючке и медной проволоке, ты и будешь висеть, перо моё, не знаю, хорошо или же дурно очинённое, и ты будешь жить здесь века и века, если только какие-нибудь дерзновенные и злочестивые сочинители не снимут тебя, дабы осквернить». Дерзновенные и злочестивые сочинители ещё не оставили своих намерений, но, даже невзирая на подлые слухи о том, что произведения Толстого и Достоевского (не однофамильцев!) собираются изъять из школьной программы по литературе, - писатели выжили, перья на крючки не повесили, литература продолжает существовать. Не пишется что-то нынче писателями открытых писем руководителям государства и чиновникам нижнего ранга, не хочется им делиться и с общественностью переживаниями и планами. Не привнесла ясности и покоя развернувшаяся недавно на страницах прессы и на электронных ристалищах писательская баталия. Много было сказано друг другу горьких истин и несправедливых слов, что свидетельствует не только о внутреннем раздрае в писательских рядах, но и о признаках духовного заболевания. И казалось, говорим мы немного не о том. Общество приобрело молекулярную рыхлость, малоспособно к возмущению положением дел даже в случае, когда затронуты глубокие причины его существования, и частные, «атомные» интересы отдельных группок и объединений. Взывать к нему – голосить в пустоту. Президент страны – занятой человек, он осуществляет глубокую модернизацию нашего государства и оптимизацию общества к рынку. Ему не до наших писем. Не станем бросать каменьев в чиновников, и даже посочувствуем им в грядущем сокращении на десять процентов. Чиновнический административный слой, превратившийся в новое буржуазное сословие, был и остаётся, по выражению Достоевского (не однофамильца!), единственным европейским учреждением в России. Чиновничество – административный хребет государства, от того, куда он изогнётся, от понимания происходящего активным чиновником, - назовём его обобщённо Иван Ивановичем, - от его возможностей и желания изменить положение дел, многое зависит. Имею в виду не прожжённого коррупционера, не законченного циника с потрескавшимися от алчности ладонями, а именно честного, исправного, инициативного чиновника, каких большинство. С ним бы провести небольшую политбеседу, объяснить положение вещей, как оно видится литератору из российской глубинки, в коей, как известно, и рождалась великая русская литература. В текущей современности всё оказалось довольно просто устроено и, на мой взгляд, не сулит перемен, если не будет освоено несколько мыслей. Меня, ничтожного, можно выбросить и во тьму внешнюю, но как писатель, главный, начальный «производитель» книги, имеющий отношение к осмыслению действительности, и, осмеливаюсь думать, причастный высокой культуре - имею право сказать. Решил написать письмо, в котором бы выразил горечь и недоумения, поделился бы мыслями о происходящем в литературе и писательском сообществе. Тем более, что многое прояснил «круглый стол» в Курской организации Союза писателей России с писателями, чиновниками и журналистами, организованный в рамках регионального Съезда писателей-курян. Отыскались и собственные разъяснения затянувшейся на электронных и бумажных страницах полемике о положении русских писателей и в минувший Год литературы, и в целом. На внутренний вопрос: кому письмо? чего ты ждёшь после его опубликования? ответил бы – не знаю. Это письмо писателя тому, кто прочтёт его до конца. В какой-то мере Иван Ивановичу. А жду – ясности…
«НАПУСТИТЬ ЗОЛОТО НА РУСЬ» Это из реплики одного из бояр-финансистов, воспроизведённой Владимиром Личутиным в ярком и основательном романе «Раскол». Реплика была адресована Алексею Михайловичу, царю патриархальной Руси, на границе больших перемен. Результат действия золота на Русь в годы правления его наследника, царя Петра, был ошеломляющим. Вздёрнутая на дыбы Россия совершила слом всего социально-технологического уклада, что привело и к невиданному скачку на путях модернизации страны. До сих пор спорим о цене тогдашних реформ, об их духовном значении. Золото разогнало кровь, разгорячило общественный организм, разворошило страсти, но привело и приводит боковым образом к скачкам в разных сферах жизни. Действует на Руси до тех пор, пока не начнёт пожирать совесть, развращать нравственность – как это уже происходило с молодым и наглым капиталом в конце имперского правления. Общество теряет способность сопротивления губящей всё живое силе золота. В советское время золото было взято под такой жёсткий контроль, что даже привело к появлению сатрапии. Советский режим, далёкий от благотворительности, поставил высокое искусство под такую густопсовую опеку, что многим свободолюбивым художникам это не понравилось. Но именно советский режим показал, что может производить непревзойдённые классические образцы высокого искусства. И не один только балет имеем в виду. И вот оно, золото, вернулось. В этом случае пересадкой головы дело не закончится. Обнажился расчёт на то, что не Бог Россией управит, а рынок. И новые, пугающие странности нашей жизни, которые мы стремимся растолковать, происходят именно из этого обстоятельства. Думаю, многие согласятся с такой «градацией» цикличности российской истории. Это заблуждение, что в России нет идеологии. Она в сжатом виде действует у нас начиная с 90-х годов, - и все знают, о чём речь. Об идеологии рынка. В конкурентных условиях нежизнеспособное отомрёт, выжившее укрепится и получит импульс развития. Армия и флот не подпадут под эти условия. «Социалку» поддержать благотворением. Двигатель и смысл рыночной идеологии был неприкрыто цинично озвучен одним из наших либеральных министров – потребление. Подозрение возникло, что потреблению сопутствует развлечение. Потреблять лучше всего играясь, понарошку. Потребляемое не должно быть сложным, трудным, обременительным. Как действует рынок в отношении литературы, видно на примере одного московского издательства, куда бывшие оперуполномоченные нанесли сотни и тысячи копий судебных дел, протоколов обысков, допросов и экспертиз. Нанятые литобработчики сплетают из них хитроумные сюжеты, издают в обложках под именем несчастной сочинительницы детективов, которая и не подозревает о своей чрезвычайной литературной плодовитости. А другие литобработчики наваривают на этой основе сценарии очередных забойных теледетективов, которые за последних лет буквально просвербили телевизионный экран. Это конвейер, это корпорация, куда чужаки не имеют шансов проникнуть. Именно для них, по большому счёту, и существует современный книжный рынок. От корпорации с названием «Александр Дюма» последовало сто двадцать романов, которые у нас продолжают усердно переводить и издавать, но осталось в литературе пять-шесть. А один, «Три мушкетёра» – исключительно читаем. Корпорация с названием «Агата Кристи» выпустила неисчислимое множество книг, которые продолжают экранизировать, а у нас их усердно дублируют и крутят по телевидению. Но что осталось от самой этой несчастной сочинительницы? «Убийство в «Восточном экспрессе», «Десять негритят»?.. Есть у нас писатели официальные; они достаточно и либералы, и патриоты, они часто издаются, они ратуют за сильные и независимые средства, руководят этими средствами, часто мелькают в средствах, выражая точку зрения интеллигенции и писательского сообщества – и независимей их нет никого. На заре советской эпохи такими официальными представителями были Горький или Симонов. Нынешним, хотя масштабом и помельче, тоже дозволяют свободы, они ведут на телевидении передачи о вреде еды, например, сгущают на экране суждения большинства, или встречаются там с интересными людьми, со своими героями. Их возят за рубеж представлять русскую литературу. Они - в рынке. Тиражи их книг превосходят иногда советские. Тиражи книг, например, нашего министра культуры, который, по совпадению, тоже является литератором - и из плодовитых – превысил миллион штук. Вероятно, его книги неплохи и достойны издания. К тому же он знает «пружины» рынка, его конъюнктуру, а может, даже управляет этими «пружинами», как министр. Министр на рынке освоился. И если они все выживают на рынке, то кто скажет, что он, рынок, что-то там не отрегулировал?.. Рынок и эксплуатирует этих людей, и работает на них, а вместе они представляют миру счастливую меру взимодействия золота с литературой. Не станем никому поперёк. Речь наша о другом. Нет случайного в том, что появился запрос на снижение уровня культуры. И на местах, и – страшно подумать – в самом Кремле. Так сложилось. Бывшие партийцы решили, что они больше не состоят в КПСС, а противоположностью обрыдшей партийной идейности является рынок. Тут особо напрягаться и не нужно. Поменял «знаки», очаровался не пустотелой партийной пропагандой, а «реальным» рынком. Рыночным мерилом меряют ныне всё в науке, образовании, здравоохранении, искусстве и культуре. Рынок играет роль универсальной отмычки золота. Нужны стали не творческие люди, а исполнители. Это заметно хотя бы по конкурсным телевизионным программам типа «Точь-в-точь». Всё исключительно талантливое вокальное многообразие России заранее подгоняется к будущим жёстким прокатным стандартам развлекательного рынка. Очарование же рынком имеет далеко идущие последствия. Убивает не шаткий курс доллара, не пляски цен за бочку нефти, а сдача в плен этому отвязанному чудищу, кое «обло, огромно, озорно, стозевно – и лаяй», пещерному рынку, который если не уничтожает высокую культуру вернее дуста, то понижает её ценностный ценз. А он понижает – и мы ещё к этому вернёмся… В сравнениях с прошлой, советской культурной политикой, можно стало утверждать, что высокие образцы культуры возрастают не в атмосфере иссушающей рыночной конкуренции, а в «индивидуальных» условиях любовного капельного полива.
СМЕЩЕНИЕ «ВТОРОЙ» ЦЕНЫ: НЕИЗВЕСТНАЯ ЛИТЕРАТУРА «Что за писатели! какие такие писатели! отстойные толстые и гоголи нашлись! бездельники и дармоеды! ещё и денег хотят! пусть пишут бесплатно! гнать поганой метлой!» Это кричал недавно новый Хам, не дочитавший до шестнадцатой страницы не только «Робинзона Крузо», но даже и букваря. Всё, что не похоже на него, он считает несуществующим. К ним присоединяются интернетные незнайки: «Лет на 10 прекратить финансирование литераторов.... чтоб исчезли кормушки окололитературные, чтоб сдохли или разбежались прикреплённые к ним... не самых лучших прикармливали, потеря небольшая... талантливые к этим кормушкам не допускаются... кто из "мэтров" захочет тускло выглядеть на фоне яркого и сочного таланта?.. и издателям придётся попотеть в поисках нового, востребованного, иначе разорятся...» За ними - беспощадное неприятие писательской работы, глубокое непонимание значения литературы. Грустно, если Иван Иванович к ним присоединится в отрицании литературы - и большинства тех, кто современную литературу создает. И, чтобы прояснить особенности неприятия и непонимания, представил беседу Ивана Ивановича с условным Писателем. Условный Писатель заглядывает ему в глаза, а у того в очках вместо стёкол иногда сами собой возникают картонные кружочки. - У вас склоки. Вас стало много, писателей разных - говорит Иван Иванович, и создаётся впечатление, что он сам верит в то, что говорит. - Разберитесь там у себя. - Зачем же, - говорит условный Писатель, - вы их регистрируете, приветствуете, зачем плодите эти стада графоманов, группки, союзы и кружки бездарей, которые потом придут под ваши окна просить окормления? Зачем исподволь стропалите на «поиски новых изобразительных средств» или «либеральных ценностей» молодых людей, у которых ещё не известковался и не окреп литературный «скелет»? - У нас же свобода творчества, - отвечает Иван Иваныч и уводит взгляд из-под картонок в сторону. - По Конституции. - Мы не против Конституции. Пусть расцветают все цветы. Но почему вы решили, что можно назвать творчеством то, что они пишут? Пускай даже один из них издал двадцать книжек сочинений, похожих на стихи, он не может считаться творческим человеком только по этому признаку. - Кто решает, что творчество, а что - нет? – хитрит Иван Иваныч. – Он же сам говорит, что он поэт. - Решает профессиональный цех. Так всегда было. Алмазных дел мастера собираются цехом и решают, кому отдать заказы. Тот мастер выточит из алмаза бриллиант на двадцать шесть граней, а вон тот, скажем – на девяносто две грани. Они друг другу цену знают, и тесальщика камней, пускай даже неплохого, в цех попросту не пропустят – другая квалификация. И театралы не примут за актёров кружок активистов, на сцене сельского Дома культуры почитавших «Гамлета» по кругу, а их Дом культуры и не подумают считать театром. Точно так же и подлинные художники никогда не ошибутся в отношении «Чёрного квадрата» Малевича. Их оскорбляет даже возможность это обсуждать. «Квадрату» цена в базарный день тридцать копеек, а что торгаши-рыночники цену ему завинтили под миллион долларов, к живописи отношения не имеет. Так же, как к культуре не имеет отношения запрошлый министр культуры, который этот «Квадрат» купил за «вторую» цену. - Но-но, - настораживается Иван Иванович. – Поаккуратней давайте… - Неудобно здесь напоминать о себе, - условный Писатель снова заглядывает под картоночки. – С двадцати лет в литературе, издал десять книжек прозы, опубликовал много статей о литературе, насобирал на книжку. Участвовал в проведении литературных семинаров и совещаний, писал рецензии и литературные обзоры, однажды пришлось давать районному суду квалифицированное заключение о плагиате. Да ведь и вы сами, если возникает нужда в точной оценке литературного явления, к нам звоните, в Союз писателей России. Мои публикации и книги отмечены дипломами, премиями - и российскими и международными. Нас таких в Союзе писателей России каждый пятый. У нас вырабатываются критерии, и это мы можем судить о литературе. Неужели вы считаете, Иван Иванович, что мы не сможем посудить и о том, отмечены ли признаками таланта те двадцать книжечек? - Но он же автор произведений, как ни верти! – повышает голос Иван Иванович. – А каждый автор имеет право считаться тем, кем он хочет. Хотя бы и поэтом. Вы его не считаете поэтом, он – считает. А я обязан всех зарегистрировать. - Представьте: школьник пишет на выпускных экзаменах сочинение по роману Толстого (не однофамильца) «Война и мир». Сочинение – тоже литературное произведение рефератного жанра и размера, следовательно, школьник является его автором. И вы считаете, что он поэтому равен автору «Войны и мира» Толстому? Если применить этот критерий - исчезнет литература… Школу вы уже прихлопнули. Выпускники качественной советской школы образования чувствуют себя среди выпускников нынешних гадательных ЕГЭ средней школы как аристотели среди незнаек с планеты дураков. Да и зачем знания потребителю? Никто не должен понимать, что делает. Нужно подождать, когда аристотели вымрут – и не с чем будет сравнивать? И вы хотите быть ко всему этому причастным? Смолчал Иван Иванович. И правильно сделал. Он, конечно, чиновник исправный, инициативный, но готов отработать назад, потому что у него, как и у исправного автомобиля, самая мощная скорость – задняя. Скажем дальше не о лжи, в которую самозабвенно поверили, а о стойком заблуждении. Что писатели содержали поликлиники, Дома творчества, санатории, издательства… Кто-нибудь просчитал структуру затрат на редактирование рукописей, вычитку и правку текстов, оформление книг (для чего требовалось обучить сотни и тысячи специалистов в советских вузах якобы бесплатно), на производство бумаги и печать книги, а потом на транспортировку тиражей по всей стране? Почему книга в ларьке московского книжного издательства стоила столько же, сколько и в Доме книги в Петропавловске-Камчатском? Может быть, кто-то до сих пор серьёзно думает, что и медицина в Советском Союзе была бесплатной? При том, что производство каждой таблетки аспирина что-то стоило? Ведь не может таблетка аспирина или книга возникнуть сами по себе и ниоткуда… И неужели кто-то думает, что проезд в метро стоил ровно пять копеек? Почему же издательства, которые процветали в советские времена, по рассказам ныне здравствующих функционеров, ныне не получают те басенные прибыли? И не содержат поликлиники, Дома творчества и книжные магазины? А ведь рынок должен был их освободить от побочных расходов и привести к полному торжеству… Секрет в том, что в советской экономике цена товара не соотносилась со стоимостью производства этого товара, а назначалась в масштабе тех цен таким образом, чтобы товар был массово доступен. Расход на эту доступность шёл ни откуда, кроме как из союзного бюджета; то есть, имело место целенаправленное перераспределение общественного богатства ради того, чтобы назначить на товар «вторую», не имеющую отношения к стоимости товара, низкую цену. Даже мне, со школы не любившего точные науки, а экономику в частности, это совершенно очевидно. Книга в советское время являлась средством духовного воспитания и формирования личности – и не только идеология имелась в виду. Книгоиздание и книготорговля организовывались таким образом, чтобы оставалось и на кажущиеся солидными гонорары авторам. Пишу «кажущиеся» потому, что стоило бы соотнести, скажем, гонорар за книгу в пять тысяч рублей (который выплачивался в течение года в два-три приёма) со сроками созревания и написания книги, чтобы убедиться в том, что сорокатысячные гонорары если и случались, то были редкостью. Книга пишется два-три года, серьёзный роман – и пять лет. По тысяче рублей в год приходилось, а в месяц – сто, сто двадцать рублей, что сравнимо со средними месячными зарплатами ИТР. Да, подоходный с гонорара взимался, и литфондовские… Но кто-то продолжает себя обманывать, что с тех подоходных содержались поликлиники, издательства, Дома творчества и санатории. Советская экономика была совсем не рыночной – и в этом её особенность. Только в абсолютно нерыночной, неокупаемой области здравоохранения средства вкладывались не в прибыль, а в здоровье, лишь внешне примеряемые в отношении ко «второй», убыточной цене. И только в убыточной сфере книгопечати и книготорговли авторы на скудные, в общем, гонорары, могли кратковременно поправить свое материальное положение. Вот почему в нынешних рыночных условиях выявилась невозможность организации внутрироссийских книгообмена и книготорговли. Не окупается. И без административного участия государства, без его финансовой подпитки они неосуществимы... На Руси появилась неизвестная литература. О ней мало знают даже уцелевшие в последние времена критики и литературоведы. То, что издаётся в национальных республиках, неизвестно по причине отсутствия адекватных оригиналу литературных переводов на русский язык, достижимых только переводчику-художнику. А переводчики-литераторы с национальных языков перевелись, вероятно, за ненадобностью национальной политики в России. Никому не известны писатели, опубликованные в России на национальных языках. Что-то пытается исправить Литературный институт, открывший отделение перевода. Однако у нас больше слышали о забугорных Бегбедере и Монро, которых рекламирует некто Александров в еженедельных литературных пятиминутках на телевидении, чем якутский прозаик Лугинов или ненка Неркаги. Литература на русском языке, издающаяся в областях, недоступна остальной России по причине разорваннности российского культурного поля. Исчезли книготорговля и книгообмен между регионами. Общение осталось лишь на литературных сайтах, среди которых «Российский писатель» выделяется хотя бы жёсткостью критериев при отборе публикаций. Впечатление опустынивания литературы без нас, начинающих ещё в советскую эпоху, прошедших фильтры и скребки тогдашних редактур и идеологического ценза, усиливается год от года. Смещение «второй», несуразной по отношению к подлинной стоимости предмета, цены, привело к появлению узкого рынка книгоиздания и литературы. Если «вторая» цена в советские времена служила широкому распространению книги, помогала автору написать последующие книги, то в нынешней России она формирует однобокий рынок книгоиздания и литературы, часто назначается за пустые «чёрные квадраты» в области литературы, и уничтожает «производителя» книги, отсекая от читателя. И у многих русских писателей – относил и себя к их числу – сложилось убеждение, что это неслучайно. Именно русских писателей, именно из русских областей, наш Иван Иванович не желает замечать. Не приглашает за рубеж представлять русскую современную литературу, не издаёт книги в Москве, сокращает финансирование и тиражи «толстых» литературных журналов, в которых русские писатели по преимуществу издавались, не помогает в аренде помещений, снимает повсеместно гранты на издание произведений местных авторов, не приглашает в телевизор. Не работает в отношении литературы закон о меценатстве. Курский предприниматель Зубков помогает в издании книг местных авторов – но потому, что и сам пишет прозу. Другой покровитель искусств, предприниматель Истомин, издаёт на свои доходы альбом курского исторического художника Шварца – но потому, что любит историю и живопись. Льгота им – сколько-то десятых процента скидки с налогов на ту сумму, что они тратят на издания. А главное – двадцать лет не принимается закон, который бы отрегулировал отношения писательского цеха, общества и власти… И выработалось убеждение в том, что русский писатель, как часовой на страже совести и культуры, уничтожается пренебрежительным умолчанием. Как уничтожается и русская современная реалистическая литература - полнокровная, честная, искренняя. От этого небрежения на местах, случается, происходят раздоры и полемики, что косвенным образом свидетельствует, как уже отмечено, о духовной болезни. «Хоть бы ты доболел, наконец, - думает, наверное, об условном Писателе Иван Иванович. - Перейдёшь в разряд этнографической живности». Беспокойство Иван Ивановича связано ещё и вот с этим: как поддержать высокую культуру, не уживающуюся с рынком? Ведь любой, областного масштаба финансист, даст укорот. Каждый баран должен висеть на своей ноге. Филармонию и театр (раз уж им повезло попасть в бюджетную строку) подпереть, писателей и художников - куда подальше. И уж подумывает он о нашем трудоустройстве. Вот, - говорит, и поворачивает ко мне монитор компьютера, - в интернете вас зовут: «Работа в сфере искусства - группа на фейсбуке. Теории и Практики - раздел «Возможности». 3D Журналистика - вакансии, стипендии, конкурсы, мастер-классы для журналистов. Rabota v kino - работа в кино. Вакансии на съемочной площадке. Birza-truda - кастинги в кино и на телевизионные проекты в качестве массовки, можно заработать 500-1500 рублей в час». Или вот в российский Реестр профессий вас внесли в качестве индивидуальных предпринимателей. А что? Подзанял грошей, если пенсии не хватило, издал свои труды в частном порядке, сам же пристроил. Продал на углу, в крайнем случае. С тебя ещё и налог в бюджет поступит. Большего на нашем рынке вы не достойны. Спасибо ему за хлопоты о творческих людях. Каждый из них наособинку, каждый гений. Ничего смешнее в Реестре российских профессий им раньше читать не приходилось. И в массовке их только не хватало.
ИЗ «ЗОНЫ ФАСТФУДА» Современная русская литература становится всё более неизвестной и ещё по одной причине: Иван Иванович не знает, что с нею делать. Он-то полюса поменял и честно служит на рынке, отринув паморок партийной идеологии – и ждёт того же от других. А Союз писателей России, по его глубокому предчувствию, не только не желает сдаваться, но и дудит о чём-то своём: о патриотизме, о любви к Родине, забывая, что золото бездушно, а рынок абсолютно ровно дышит по отношению и к Родине и патриотизму. На рынок нынешняя литература не годна, поскольку неясны отношения золота с ней, а команды о начале капельного полива не поступало. Да, золото обладает свойством множимости. Прибыль составляет его суть. Высокая же культура на рынке, под властью золота не выживает, – это дело давно известное. Массовая, лубочная культура существовала всегда. Назовём её «зоной фастфуда» - местом потребления простой безобразной еды. «Философия» фастфуда, если таковая существует, основана на глотательном рефлексе. Высокой культуре в этой зоне неуютно. Они могут сосуществовать, если массовая культура и литература в частности, в сознании и представлениях электората станут тем, чем и являются на самом деле - «зоной фастфуда». Но высокую культуру – и литературу в частности – необходимо лелеять. Первую книгу стихов забияки Франсуа Вийона издал покровитель поэзии аббат Леве, человек небедный. В отсутствие государственного финансирования содержание известных испанских художников, например, брал на себя императорский двор, обеспечивая заказами. Фотомастер Прокудин-Горский несколько лет колесил по России, запечатлевая её уголки в цветном изображении, на немалые средства, выделенные по распоряжению Николая Второго и при содействии департамента российских железных дорог. Меценаты, покровители искусств, помогали актёрам, драматургам. Позже стали накапливать средства различные фонды, нацеленные на поддержку высокого искусства. В Советском Союзе его поддержка стала государственным делом, а «зона фастфуда» заняла свое естественное место – наравне с общепитом. Всё перевернулось… Нам долго казалось, что немного и нужно от Ивана Ивановича. Подсобил бы по-мелочи, - мелочи в областном масштабе. В содержании писательской организации, куда включать оплату аренды помещений и коммунальных услуг с электричеством, содержание пятерых функционеров, плюс системного администратора и корреспондента на сайт писательской организации. Сопоставимо со стоимостью ежегодного артиллерийского салюта на День молодёжи (оно бы ничего, но больно много грохоту и дыма, - а нам было бы на пользу). Издавать на областные гранты книги по конкурсу или под заказ Комитета культуры либо Комитета по печати и информации. Взамен этого из года в год шло сужение зоны физической выживаемости писательской организации, а издание книг фактически прекратилось. Слышу выражения известных людей: без школы нет нации, без армии нет нации, без театра нет… А без художника и писателя – есть! Художника и писателя каждый обидеть может. И обидно художнику и писателю, даже тому, который на роль совести нации не претендует, столпом истины себя не считает. Он просто художник, изобразитель. Он участвует в развитии качества человека, в человеке видит не рыночный товар и не торговца на рынке, а прозревает потенциально высокую сущность. Он занят мало теперь известным делом, по слову апостола, объяснившего суть веры, - «обличением вещей невидимых». Он обличает, придаёт облик, художественным усилием даёт жизнь предметам и явлениям, до него лишь смутно прозреваемым, невидимым. Они начинают узнаваться людьми, осваиваться ими и входят в их духовный мир. И в этом особое значение настоящего писателя, его неизменимая сила. И у него должен быть свободный выход к людям, доступ к читателю. Поэт же, который не издаёт в два года сборник новых стихов, съёживается и немеет. У художника, который не может выставить на публику новых картин, краски тускнеют и осыпаются. В театры теперь ходит 3-4 процента населения, в статистику попадают люди, раз в году случайно забредшие на спектакль. Классическую или хоровую музыку ходит слушать ещё меньше людей. И что из этого обстоятельства следует? Нужно сократить ещё триста библиотек, в результате чего книга лишится ещё полумиллиона читателей? И нам не раз объявят, что таковы законы рынка. И совершенно понятно, почему законы такого рынка работают против высокой культуры. Высокая культура требует усилий. Потребитель на рынке прилагает усилия не для освоения высокой культуры, а на потребление культуры удобной. Несколько десятков лет на Бродвее идёт музыкальный спектакль «Кошки», пример соединения зрелища и развлечения. В вызолоченном снизу доверху после спонсорской реконструкции Большом театре скоро будут показывать не раздражающих пустой скандальностью «Детей Розенталя», а угарные представления с кучкой актёров на сцене, которые кричат от ужаса и непрерывно вращают глазами, вызывая в зале ответный ужас. Чем злее и бесстыднее зрелище, тем больше можно привлечь зрителей, тем угоднее потребителю. Чем непрофессиональнее, тем к нему «ближе». Уровень адреналина в крови увеличивается, уровень театральной культуры падает. В литературе всё больше выходит на первые места по тиражам и готовностью к экранизациям жанр «похождений» - лёгкое чтиво на серьёзные темы. Основательность, глубина художественного исследования вытесняются с литературного рынка и обретают лишь немногих ценителей. Зато «вторая» цена находит исполнителей в переводе «похождений» в визуальный ряд: на экраны из книг непрерывно струятся «похождения» штрафников в тылу врага, «похождения» вчерашней деревенской простушки, уборщицы и няни, в особняке у олигарха, «похождения» офисного клерка в планктоне… Везде в культуре наблюдается расширение «зоны фастфуда». Катастрофа, вызванная всевластием золота. Несколько выводов из написанного: - развлекательный товар всегда востребован на рынке. И спустя двести лет будут переиздавать (если не сменится тип носителя) похождения сыщика Пинкертона, бесконечную жвачку Агаты Кристи, «чёрные полицейские» романы Чейза. Так же, как будут продолжать читать повести про Фандорина или сочинения нашей несчастной детективщицы; - общество, «перемагниченное» с началом реформ 90-х годов, не нуждается в творческой атмосфере – оно дышит иными парами. Не нужны становятся творческие люди. Нет загадки в том, почему театр, например, или музыкальная сфера культуры взяты на дотацию – исполнение и интерпретация - их сущностные свойства. Основная часть художников и писателей, как творческая, а не потребительская доминанта общества – выброшена на рынок. Они требуют капельного полива, а не вписываются даже в графу «социалка». Кто выживет на рынке, того и потреблять; - рыночная всеядность сбивает эстетические «прицелы». Высокое искусство, большая культура переходят в разряд «Заповедное». Туда ходят немногие. И там во славу большой культуры самоотверженно трудятся немногие безумцы в согласии с высказыванием Конфуция: «Благородный человек знает только долг, низкий человек знает только выгоду». - никто не понимает, почему Пелевина вставляют в школьную программу, а Толстого и Достоевского (не однофамильцев) неизвестно кто собирается оттуда выкидывать. Но они это могут. А мы противодействуем им розно и невнятно. Хотя речь о серьёзных предметах - об информационной безопасности, например.
…Через несколько лет после того, как освоил компьютер, узнал, что кнопка «delet» («удалить») на самом деле ничего нет удаляет. Папка или файл, которые вы сбрасываете в «корзину», остаются на своих местах. Стирается лишь путь к этим файлам или папкам, путь, длиной несколько миллиметров записи на жёстком диске, по которому компьютер их распознаёт и открывает. И этот информационный массив перестаёт быть видимым. Есть специальные утилиты, которые перезаписывают файл или папку, и снова открывают потребителю доступ. Думается, в современной России, очарованной золотом, происходит что-то подобное. Высокая культура перестаёт быть видимой, поскольку стирается крохотный участок пути к ней. Когда схлынет волна очарования рынком, когда потускнеет сила золота – а мы неспособны надолго этим увлечься – тогда и вспомнится о капельном поливе. В нём сосредоточится отеческая мысль, выявится государственный подход. Заработает эта возрождающая утилита, позволяющая высокой культуре вырваться из «зоны фастфуда»…
НИКТО НЕ ВИНОВАТ. ЧТО ДЕЛАТЬ? Ещё раз: золото не имеет души и никого не любит. У него один закон – множимость, почему оно повсеместно и вербует своих исповедников. Но золото можно приручить… Иначе придётся признать, что «там» рынок какой-то особенный. Американская книготорговая сеть «Барнс и Ноубл» существует более ста лет. В головном магазине в Нью-Йорке на первом этаже расположили для заманки рестораны и ателье, а на остальных восьми этажах на стеллажах стоят книги, изданные не только в Америке, но и во всём мире. Даже твоя книга там встанет, если бы ты не затруднился её туда послать. Книги на редком языке суахили, возможно, никто и не купит – но и они там стоят… Остаётся загадкой, почему эта сеть уцелела и, если не процветает в нынешние неудобные для книги времена, то и не бедствует. А в Курске единственный фирменный магазин Дом книги на улице Ленина испытывает трудности с окупаемостью и, возможно, скоро закроется, как и большой книжный отдел в курском универсальном магазине. Не так давно собирал данные по книгоизданию в европейских странах. В Дании, Голландии, Бельгии поэтические книжки издавались небольшими тиражами и расходились в течение двух-трёх лет. Всё более-менее ценное в художественном отношении издавалось за счёт муниципальных грантов, или на средства фондов культурного развития. Некоммерческая литература – а это, может быть, 90 процентов издаваемых книг – издаётся. В России по предложению президента должен быть создан издательский фонд, но то ли не был создан, то ли мы о нём ничего не знаем. И потому остались без поддержки. В Венгрии содержание писательского особняка в центре Будапешта брал на себя город, издательские фонды собирались из отчислений от продаж копировальной техники. Похожая картина и в некоторых других странах Малой Европы из бывшего социалистического лагеря. С удивлением узнал, что в бывшем советском Азербайджане литература тоже находится под государственной опекой, и даже гонорары авторам выплачиваются едва ли не по прежним советским издательским расценкам. Да и во многих российских национальных республиках местные писатели пригреты, их книги издаются. Есть и в самой России исключения. Это к тому, что золото не всесильно там, где взгляд выходит за границы рынка. Мы, куряне, под исключения не подпадаем. И что делать? Вспомним о том, кто мы, писатели, на самом деле. Статус профессионального писательскому сообществу принадлежал по факту. Для того, чтобы стать членом писательского союза в советские времена, необходимы были: - рекомендации трёх членов этого союза, издавшие несколько книг, если не десяток, обретшие прочность литературного имени; - издание соискателем членства не менее двух книг, в результате часто долгого процесса рецензирования и обсуждения рукописи, согласования сокращений и добавок; - согласование художественного уровня книги с неким «эталоном» изобразительности, наработанным мастерами литературного дела, - в этом участвовали и редактор, и рецензент, и литературные консультанты. Весь процесс подготовки издания в советское время являлся большой школой профессионального подхода к книге. Членством в Союзе писателей дорожили, оно являлось для молодого автора пропуском в творческую сферу жизни, придавало вес и социальному положению писателя. Напомню, в этих Союзах состояли популярные в Советском Союзе писатели, удостоенные правительственных наград и премий в области советской культуры, а некоторые из них обладали и мировой известностью, утверждая в мире значение русского языка и литературы на русском языке, прославляли классический русский реализм, эталонное, правдивое течение в искусстве. Можно перечислить большие, начальные имена, подкрепляя эту мысль: Фёдор Абрамов и Чингиз Айтматов, Василий Быков и Василий Белов, Евгений Евтушенко и Юрий Кузнецов, Белла Ахмадулина и Вера Панова… Двое из них, поэт и прозаик, стали лауретами Нобелевской премии по литературе – Борис Пастернак и Михаил Шолохов. До недавнего времени в Союзе писателей России состояли и Евгений Носов и Валентин Распутин, до сих пор состоят его членами и классик русской литературы, писатель-фронтовик Юрий Бондарев, и старейшие писатели России москвич Валерий Ганичев и курянин Александр Харитановский. Эти факты позволяют считать перечисленные творческие Союзы, а потом и их наследника - Союз писателей России - культурным достоянием России. С развалом Советского Союза статус профессионального объединения у Союза писателей был неизвестно кем отобран и заменён статусом общественной (даже не творческой!) организации. А теперь неизвестно кем должен быть возвращён, поскольку никем не была объяснена причина его замены. И теперь везде, во всех кабинетах нужно задавать вопрос о том, кто должен вернуть писателям статус профессиональных работников, писать письма и петиции с требованием расследовать преступление с изъятием этого статуса, - и с привлечением самых отъявленных сыщиков, если самим невдомёк. Нужно со всей серьёзностью отнестись к этому – на мой взгляд, главному – делу ближайшего будущего.
И ПОСЛЕДНЕЕ…
Вопрос первый: нужны ли России художники, поэты и писатели? В Курске их не так уж и много, гораздо меньше, чем рыбаков на воскресной подлёдной рыбалке на реке Сейм. Они не умеют сбиваться в стаи в своих же интересах, не слышен их слабый стон из-под ломающего кости безжалостного чудища рынка. Очарованных золотом этот вопрос не смущает: художники, поэты и писатели, не выживающие на рынке, должны исчезнуть. Человек государственный знает о том, что на рынке не выживает как раз высокая культура, без которой нет нации, - а потому она требует поддержки. Вопрос второй: кто должен вернуть профессиональный статус Союзу писателей России, являющемуся законным наследником двух предыдущих профессиональных союзов: Союза писателей Российской Федерации и Союза писателей СССР, - а ныне превратившемуся в общественную организацию? Вопрос третий: когда административный агрегат под названием «государство российское» разработает и примет на себя (или сдаст в кротому, аренду) нормы и заботы о книгоиздании, книготорговле и книгообмене? Вопрос четвёртый: что нужно сделать законодательно, чтобы помочь культуре высокой, а массовую-таки оставить на рынке, где ей и место? И в заключение: будет ли в этом году салют на День молодёжи? P. S. Книгу ту из урны вытаскивать не стал. Такие книги я не читаю. Приберёт мусорщик, полистает… Может, в этом будет его интерес. О пользе ничего не знаю. P. S. S. Думал на этом закончить письмо, но узнал, что в помещении курского Дома литераторов отрезали провода. Долги за потребление электроэнергии и за кротому помещения писательская организация погасить не может. Собрались весёлой компанией под свечками за длинным столом погадать, к чему бы оно… Осталось писателей приспособить на те провода. И «…сколько весит этот зад, узнает скоро шея?» - со вздохом напишет, наверное, никогда не унывающий Франсуа Вийон, незримо примостившийся в сумраке на уголке холодного стула... Ау, Иван Иванович!.. Борис АГЕЕВ, |
||
ПРАВО СКАЗАТЬ
Вот все вопросы, которые хочется задать и условному Ивану Ивановичу и тем читателям, кто дочёл статью до конца. Возможно, ответы на них помогут понять, кто мы, писатели, в современном обществе, чего хотим, чего должны добиваться. Вопросы, возможно, покажутся наивными. Серьёзно ответить на простодушные вопросы почти невозможно. Однако простодушие их кажущееся…
