СЕНТЯБРЬСКИМ ДНЕМ

–– Батюшка, там паломники, ––  поднялась на второй этаж свечница Ирина. 

–– Сейчас закончу, –– не  отрываясь от компьютера, ответил отец Анатолий.

Дописав несколько строк и закрыв компьютер, он начал спускаться вниз. Перила были не крепки, ступени скрипели, да что же, зданию семьдесят лет. Здесь был когда-то детдом, позже сделали общежитие, а шесть лет назад передали церкви. Из окна в коридоре священник увидел, что возле храма столпилось человек двадцать. Заглянул в трапезную, сказал, чтобы щей приготовили и оладьи.  

На дворе было зябко, куры ушли в сарай, коза уныло щипала   травку.  Пересек двор,  дорогу, подошел к приезжим. 

–– Батюшка, –– окружили его. –– Почему церковь закрыта?

–– Потому что полы покрашены.  

–– Да мы бы на цыпочках. 

–– Я окреститься хочу, меня зовут Юрием. 

––  А к святому источнику как пройти? 

–– Сейчас, минутку, –– остановил их отец Анатолий. Подозвал   помощницу, которая шла убирать опавшие листья: –– Матушка Ольга, нельзя ли полы квасом вымыть?   

Она  кивнула.    

–– Церковь теперь как подснежник, –– с улыбкой сказала женщина в синей ветровке. –– А я была здесь лет двадцать назад: купол полуразрушен, из стен кирпичи торчат. Козы бродили в храме, все было разбито, только несколько фресок вверху уцелело.  Помню, во лбу у Христа торчал остаток бревна.  

Пока в церкви мылись полы,  пока высыхали, священник отвечал на вопросы.  

––  А правда, что царица Елизавета купалась в здешнем источнике? 

–– Да кто его знает, говорят, что купалась. Тут следопыты дорогу нашли среди леса –– ровная, как столешница, брусом покрыта.  Для кого-то же строилась эта дорога. А в источнике, когда стали мы чистить, в тине монеты лежали.  Давние… очень давние.  Я покажу вам потом.  

–– Иверскую  уже реставрировали? 

–– Денег пока  не хватает.  

–– Я мусульманин, –– пробрался вперед молодой человек с темной густой шевелюрой. –– Я могу в эту церковь войти?   

–– Конечно, входите.  Можем и окрестить, если вы пожелаете.  

–– Нет… –– парень повернулся к товарищу, что-то тихо сказав.   

–– Он стихи пишет, –– пихнула его под локоть накрашенная как на продажу дама. –– Творческим людям  необходимы впечатления.  А мы вот с дочерью рериховки. Вы уверяете, что Христос был распят во спасение человечества, но мы получаем информацию несколько иного свойства. Объединимся!  Объединимся!  Негры, индусы, китайцы, японцы, русские, англичане, татары!…  Возьмемся за руки!  Спасемся!  

Глаза отца Анатолия стали грустными. Дама еще что-то выкрикивала.   Он заметил ей: 

–– В притворе юбки лежат,  наденьте поверху брюк. В православный храм нельзя в брюках. У кого нет косынок, –– обратился к  остальным женщинам, –– возьмите там же, в притворе.  Пожалуй, можно уже войти.  Только будьте добры, разуйтесь.  Никто не простудится –– место святое.  

В тишину храма входили сосредоточенно. Мирская суета осталась за  дверьми.  Купили свечи. Мусульманин, несколько конфузясь и не смея спросить, разрешается ли ему, тоже купил две свечи.  Разошлись, кто куда.  Одни молились, другие,  зажегши  свечу у икон, просто стояли, третьи зевали на фрески, частично подштукатуренные и подкрашенные.  

У Иверской Божьей Матери сгрудилось человек семь. Небольшая, темная от времени, с обгоревшим правым углом, икона была вставлена в застекленный киот, и внизу под стеклом лежала горстка золотых украшений, –– пожертвования на реставрацию.  Историю этой Иверской от кого-то и как-то, но знали все. В первые годы советской власти председательша поссовета  распорядилась скинуть с церковного купола крест. В воскресение согнали к храму толпу, однако желающих лезть на купол не находилось. И  тогда  эта женщина самолично залезла.  А  дальше не знала, что делать. Глянула вниз, а народ уже разошелся. Спустя короткое время в церкви, закрытой для верующих, случился пожар. Сельчане  и два отставных священника загасили огонь. Во избежание следующего пожара, люди  забрали иконы себе по домам. А храбрая председательша вдруг начала заговариваться. К ней перестал наезжать любовник из города, и в одно осеннее утро сельчане увидели, как она катит в тележке скомканное ватное одеяло, рыдая над «доченькой», которую надо похоронить.  Несчастную женщину отправили в психбольницу. Долго церковь стояла закрытой. Потом стала колхозным складом. Потом и вовсе ничем ––  доступная козам, телятам и воробьям. Спрятанные иконы со смертью хозяев исчезли, убереглась только  Иверская.

–– Намоленная, –– проговорила старая женщина, любовно оглядывая икону. –– Чувствуете, как от нее тепло идет?    

Рериховка  сняла с левой руки  кольцо и опустила во внутрь киота.   

–– Посильный вклад, –– громко сказала.  

Ей никто не ответил.  

Отец Анатолий  стоял в стороне, не удивляясь, не возмущаясь тому, что  не все понимают значение храма: нельзя человека принудить, он сам  осознает со временем.   

Выходили так же сосредоточенно, как входили. Опускали деньги в ящичек для пожертвований. Священник всех пригласил в трапезную:

–– Пообедаем, и отправимся в надкладезную часовню крестить раба Божия Юрия.  В церкви сегодня крестить не получится, пол обдерем купелью.

Народ поспешил к автобусу забрать пакеты с продуктами, поскольку  рассчитывали перекусить у святого источника. Меж пепельных облаков появилось солнце.  Куры выбрались из укрытия, топтались на месте, словно не зная, в какую сторону им податься. Коза дергала кол. Отец Анатолий ее отвязал.

–– Ну-ну, погуляй…

В трапезной, с длинным столом посредине, топилась русская печь. Рядом с ней был еще один стол, за которым просвирня резала хлеб. Ее помощница перетирала тарелки. Пахло дрожжевым тестом, растительным маслом и  терпкой чайной заваркой.

–– Ой, как тут хорошо! –– воскликнула девушка, шедшая за священником. –– Как будто в деревне. Я там никогда не была, а почему-то почувствовалось.   

Отец Анатолий перекрестился на образа.  Перекрестились все остальные, и лишь мусульманин стоял у порога, не зная, как ему быть.

–– Проходите, –– пригласил его батюшка.  

Матушка Ольга  разносила горячие щи.  Разделись, прошли к столу, выкладывая печенье, конфеты, сыр. Стоя выслушали молитву. Ели, хвалили щи и  душистый домашний хлеб. Потом пили чай, макая оладьи в мисочки с медом. 

–– Мед у вас свой? –– спросила священника рериховка. 

–– Свой, –– ответил отец Анатолий. ––  Три улья стоят в огороде.  Дед Михаил помогает, он пасеку раньше держал.

С печной лежанки спрыгнул белый с серыми пятнами кот.

–– Ой, да у вас еще кот!–– зашумели, забыв, что находятся не в столовой. –– Да как же тут замечательно!

–– Вижу, вы пообедали, –– поднялся отец Анатолий. Идемте в часовню.

Шли по широкой не мощеной дороге, расспрашивая батюшку, что было в том здании, где сейчас трапезная, кто помогал реставрировать церковь, есть ли у него собственная семья? Он отвечал.  Свернули в лесок. Притихли. Святой ручеек спускался с пригорка в колодец, и над колодцем стояла надкладезная часовня. Она была крохотной,  с такими же крохотными сенями, в которых на полке стояли  ведра.   

–– Вот что, –– сказал отец Анатолий, –– кто хочет, будем вместе крестить раба Божия Юрия, кто хочет, берите ведра и обливайтесь святой водой.  Не простудитесь, не волнуйтесь.  

В часовне сперва побывали все; тихо горела лампадка, освещая иконы; посредине слегка возвышался колодезный сруб, накрытый большой деревянной крышкой с православным крестом. Поставили свечи, и от их огоньков стали янтарными стены, крышка колодца, иконостас. Церковная чтица прочла молитву, после чего она и несколько женщин остались крестить.   

Юрий стоял босой, обнаженный по пояс, но, очевидно, не чувствовал холода. Священник трижды дунул ему в лицо, трижды благословил и, возложив ему руку на голову, начал молитву. Женщины в нужный момент подпевали, пение было нестройным, робким, –– что же, крестили они в первый раз.   

После чтения запретительных молитв батюшка повернул Юрия лицом на запад, задавая вопросы, на которые тот отвечал с полной ответственностью. Потом был повернут лицом на восток, троекратно поклявшись в верности Христу. Была прочитана и пропета великая ектения, крещаемый помазан елеем, затем церковная чтица внесла ведро, и над колодцем, зачерпнув из него, отец Анатолий, творя молитву, трижды окатил Юрия святой водой. Надел на него крестик, помазал миром. После чего обошел с крещеным три раза вокруг купели, читая  Апостол, состриг с головы его прядку волос; дальше были сугубая ектения и отпуст.

Когда из часовни все вышли на улицу, священник был удивлен, что люди стоят и ждут.   

–– Я думал,  вы  по лесочку малиной лакомитесь, –– улыбнулся.  

–– А мы тут поздравить Юрия.  

–– Никогда не забуду, –– сильно волнуясь, сказал крещеный. –– Не  ожидал, что вот так все получится. 

–– Кто еще хочет облиться? Берите ведра в сенях, –– обратился отец Анатолий  к женщинам, вышедшим из часовни.  

Рериховка сунулась к ним с напутствием: 

–– Нужно сначала мантру  пропеть, сконцентрировать свою энергию, получить духовный код… Возьмитесь за руки, пройдите вверх по источнику, вы обретете крылья, вы вознесетесь… Увидите, как ваши тела наполнятся воздухом. 

Ее не слушали.

Подождав, когда женщины обольются, процессия двинулись к церкви. Ни вопросов, ни разговоров больше не возникало. У храма простились с отцом Анатолием.  

–– Спасибо!  –– кто кланялся, кто просто благодарил.  

–– Спасибо, ––  тепло сказал мусульманин, приложив руку к сердцу.

Автобус отъехал.  Священник еще постоял, и пошел в дом.   

В коридоре ждала  свечница Ирина. 

–– Паломники все продукты оставили. Что привезли –– ничего не поели. Батюшка, я отнесу Николаю? Один с пятью душами мается. 

–– Конечно, неси. А я поднимусь наверх, надо отчет закончить.  

ЛЕСНИК

В этот отшельнический уголок приезжали те, кому прелести современной цивилизации хотелось забросить хоть на неделю, послушать живую природу, спеть у костра и поплавать в прозрачной речке. Дорога была каменистая, в гору, зато от стоянки автомобилей какой открывался вид! Внизу, буквально вспоров тайгу, неслась по камням река. Шум воды,  мостик в три бревнышка… Спускались пешком по тропе, переходили по мостику,  и там поражались еще сильней:  за крепким бревенчатым ограждением стоял деревянный дом, палатки,  длинный стол посредине поляны, лавочки, а немного поодаль –– банька.

Хозяином этой роскоши был лесник Владимир Игнатьевич. Длинный, костлявый, но лицо как у женщины мягкое. Говорил очень мало, скупыми словами, и те, кто общался с ним, понимали, что это сугубо лесной человек. 

Когда-то он жил в палатке, работал по две недели, но небольшая зарплата отпугивала людей, напарники часто менялись, потом он и вовсе остался один. Пришлось ему строить домик. Теперь и жена вместе с дочкой бывала летом,  и народ наезжал. Кое-кто так по нескольку раз. Много поклонов и благодарностей принял Владимир Игнатьевич.

–– Что вы, да не за что... –– скромно моргал.

Ему оставляли продукты и деньги, смущая еще сильней, но выходила из дома жена –– большая, красивая, и все забирала, как должное.

–– Чё ж, –– говорила ему потом, –– у нас как курорт. Там же ведь платят!

–– Так ведь это... там не работают, а мне всякий раз помогают.

–– Ты же не просишь.

–– Стараются...

–– А для кого? Для себя!

Приезжие сами построили баню, обнесли территорию крепкими лагами: мало ли кто из зверья вдруг ночью заглянет, перепугает детей. Хотя, кроме белок и зайцев, тут никого не бывало. Да еще птицы. Им иной раз специально ставили кашу на стол, и они безбоязненно к ней слетались. Овощные очистки кидались через забор, и там, к забаве ребят, пировали зайцы.  

–– Ты не жалей их, они же богатые, видишь, в каких машинах? –– сердилась жена.

–– Может, богатые, только не надо бы, Люда.

Нынешним летом в гостях был двоюродный брат Константин, живший в  Саратове.  Как ошалелый, бродил он по лесу! Запрокидывал голову в темных кудрях, смеясь над кедровками: кедры были увешаны  шишками, и все-таки этим завистливым птицам казалось мало.  «Крррэй! Крррэй!» –– только и было слышно. Когда приближался, они начинали стращать, мяукая кошками! Но отойдя, показав, что не будет тревожить, слышал нежное «фи-иу». Смеялся и над собой, принимая  лопотание тетерева за петушиное, решив, что поблизости тут жилье. Пока не увидел огромную черную птицу, мощно махавшую крыльями!

Все увлекало его в лесу: дремучие ели, прыжки молоденьких белок с ветки на ветку, бурундучки, цветастые мухоморы в бархатном мху...

Вечерами присаживался за общий стол на поляне, и вместе с другими  шутил и смеялся. Поймав надоедного комара, выговаривал: «Дай я в глаза тебе посмотрю!» Однажды увидели странные высверки. «Что это? Что? –– помчались узнать, освещая дорогу фонариками. –– Поймали?»  –– «Ково поймали. Следит!» 

Было немного жутко. Кто наблюдает за ними? Инопланетное существо? Но все оказалось проще –– светодиодила личинка короеда.

Перемещались к костру и пели, а наглотавшись дыма, спускались к бревнам у речки, разговаривая вполголоса. Мелкие лягушата лезли к ногам, и кто-нибудь говорил: «Да поддай ты ему, чтоб в реке утонул».

Константин рассказывал брату, что видел и слышал за день, и не было конца-края его восторгам.  Порой вместе с братом ходил на обход. Брали  лопаты, специальные емкости с распылителем для воды –– на случай пожара.

–– Низовой пал бывает, –– пояснял Владимир Игнатьевич. –– Мшистая местность. Вот и следим... заливаем, окапываем.  А если уж сильно, то в городе  помощи просим.

–– Не страшно тебе одному-то?

–– Да звери ведь тоже боятся людей. Сначала, конечно, мне страшно было. Ружье с собой брал, потом попривык.

–– Смотрю, и Людмила твоя тут как дома.

–– Угу... Помогает. Она за продуктами ездит, садится в «Жигуль», да поехала.

–– Мою бы жену не заставить, ей надо театры и рестораны. 

–– Есть деньги, так что же, пускай.

–– Нету их, нету!  Похвастаться любит. У них вся семья хвастуны.  Теща про дачу взахлеб говорила, ну, думаю, дача –– картинка!  Приехал, а там... курятники лучше бывают. Я тут в настоящем раю, Володя!  Мирно, приветливо...  В речку залезешь, вода ледяная, а выйдешь под солнце, сразу тепло! 

Мимо шагали туристы, чтобы подняться к вершине горы. Владимир Игнатьевич раз предложил:

–– Давай, и тебя проведу, Константин? Завтра пойдем. Мне все равно туда надо.

–– А что тебе там?

––Да мхи.  Там возгораний почти не бывает, но мало ли.

Утром пошли по горной тропе. Было похоже, что здесь пересохшее русло реки, прыгали с камня на камень. Скоро сменила тайгу лесостепь: могучие травы, султанчики синих цветов поднимались над ними. Потом началась лесотундра с изогнутыми деревьями, а дальше –– тундра, где по колено осины, березы, сосны, а мох под ногами как дышащая подушка. Если нажать на него посильней, выдавливалась вода.

–– Почему тут вода? –– спросил Константин. –– На самой горе. 

–– Подземные ручейки. Посматривай все же. Может, дымок заметишь. Сушь ведь стоит.

Внимательно все обошли, устали, сели перекусить.  Солнце палило.  

–– И как ты здесь целыми днями ходишь? –– мотнул головой  Константин.

–– Привык.

–– Платят-то хоть нормально?

–– Сейчас нормально, восемьсот рублей в сутки.  А если в дожди, то снижают зарплату.

–– Мол, делать нечего в дождь?

–– Ну да.

Брат рассказал, что участок его –– это личная собственность бизнесмена, что был марафон три года назад,  гости перепились, не до конца загасили костер, лес загорелся.  Хватило бы одного рукава –– погасить, но городская администрация ожидала дождя. Пока ожидали, сгорело двенадцать гектаров. Можно рубить обгорелые кедры и сосны, древесина цела, лишь кора опалёна.  

–– Гадство! –– вырвалось у Константина. –– Повсюду оно у нас!

–– Ладно...  –– вздохнул Владимир Игнатьевич. –– Хочешь попить? –– подал пластиковую бутылку. –– И дальше пойдем.

Подъем был крутым, пробирались между базальтовых глыб, и Константин представлял, что следом за тундрой будет ледник. Как удивился, внезапно увидев альпийский луг! Громадный, усыпанный  крупными, невиданными цветами!

–– Батюшки! –– вырвалось.

–– Весной приезжай, –– улыбнулся Владимир Игнатьевич. ––  Уж я тут бывал по сто раз, а все равно дух захватит.

–– Что там?  –– указал брат. –– Вроде бы, озеро?

–– Озеро.

–– А высота?

–– Полтора километра над уровнем моря.

–– Точно приеду!  Останусь здесь жить!

–– Пойдем, проведу к кресту.

Добирались минут пятнадцать. Прыгали куропатки, ничуть не боясь людей, ярко-зелеными пятнами выделялся  золотой корень,  от высоких белых цветов исходил чудесный медовый запах.

–– Вот пасеку-то куда!  –– Константин посмотрел на брата.

–– Не надо, –– ответил он. 

На кресте, когда подошли, была металлическая дощечка, и Константин прочитал:

«Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя. Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю. Господь –– хранитель твой. Господь хранит тебя от всякого зла. Сохранит душу твою Господь. ––                         Библия. Псалом 120.»

–– Да это что же такое, Володя? Я только на днях подумал, как люди чисты здесь. Не с чего им озлобиться, нечем душу отягощать. Володя, ведь разные приезжают, а только никто не сказал тут грубого слова. Словно другая планета! 

Брат опустил глаза, вспомнив, наверно, свою жену. Откуда вот в ней нетерпимость и жадность? И, видно, распутная баба –– не раз Константин ощущал на себе ее взгляд.

Спускались назад осторожно, Константин уже сильно устал, боялся  прыгать на шаткие камни. Когда добрались до дома, ноги его гудели, но счастье было бескрайним!

На другой день он начал расчистку речного дна.  Вытаскивал камни, сносил на берег.

–– Костя, на что тебе это? –– села Людмила на бревнышко, выказав крепкие ноги из-под халата.

–– Будет бассейн. Видишь, купаться-то ходят куда?  Совсем вода обмелела.

–– Костя, а ты ведь похож на цыгана, –– кокетливо потянулась она. –– Такой кучерявый, красивый.

–– Что на цыгана похож, то правда, а красоты во мне мало.

–– Цы́ган!  Цы́ган! –– стала дразнить Людмила. –– Цы́ган, ты любишь свою жену? 

–– Конечно, люблю. –– Константин застеснялся, что он перед ней в одних плавках.

–– А ты на гитаре играешь?

–– Нет.

–– А хочешь, сыграю тебе?

–– Некогда, Люда.

Часа через два войдя в дом, у Константина сперло дыхание:  Людмила брякала на гитаре, а ее дочка плясала. Плясала в каком-то экстазе,  тряся волосами, плечами и изгибаясь худеньким тельцем. Было  так гадко, так стыдно смотреть на этот припадок ребенка, что Константин отвернулся.

–– Цы́ган, пляши! –– приказала Людмила.

–– Люда, ты что? Опомнись! –– Он отшатнулся к двери, но Людмила, бросив гитару, загородила дорогу:

–– Не нравлюсь? А жить две недели задаром понравилось?

У Константина задергались губы. Какое двусмысленное положение!

–– Я завтра уеду, –– сказал. –– Деньги возьми хоть сейчас.

Но в эту минуту вошел Владимир Игнатьевич, держа в руках чашку с капустой.

–– Туристы вот дали на щи, –– улыбнулся.

–– Ага, –– протянула Людмила. –– Картошку, капусту, бери крохобор!

–– Ты что? –– округлил он глаза. –– Люди от чистого сердца.

–– Ты тоже от чистого сердца: мог бы деньгу зашибать, а живешь как скотина! –– Людмила  в запале не думала, что говорит. 

–– Тварь! –– муж, размахнувшись, ударил ей чашкой по голове. Квашеная капуста разлетелась по сторонам. Людмила упала на лавку, взывая о помощи.

–– Костя, Алёнка, пойдемте!

Всё было скомкано, опоганено.

–– Володя, я завтра уеду, –– сказал Константин. –– Денег оставлю, возьмешь?

–– О-оо, простонал болезненно брат. –– Ты хоть не плюй мне в душу.

Последнюю ночь Константин не спал. Сидел за столом на поляне, смотрел на палатки и дом, синеватые в лунном свете; падали пересохшие шишки сосны, журчала река, тени деревьев ложились округло... «Не надо пасеки», –– вспомнил он слова брата, и согласился с ним: да, не должно быть владельцев на райской земле, никакой меркантильности быть не должно. И больше уже ни о чем не думал, только сидел и слушал тихие звуки ночи.