Бич

Утро пришло с головной болью. Диагноз: «после вчерашнего». И потому в пивную. Там лечились мужики страны советов. Награда в виде ёмкости с пенной жидкостью доставалась отстоявшим очередь к стойке, за которой священнодействовала пышнотелая блондинка неопределённого возраста, лихо управлявшая как аппаратом по разливу-недоливу, так и разномастной толпой жаждущих.

Долговязый мужчина в коротких, болтающихся на худых ногах брюках и выцветшей тельняшке, с двумя кружками пива в синеющих наколками руках остановился у нашего стола. Чёрная повязка на правом глазу придавала ему сходство с картинным пиратом. Серьгу заменяла огромная тёмная родинка под левым ухом. Седой ёршик редких, жестких волос дополнял портрет битого жизнью корсара. Мой компаньон - завсегдатай местного пивного сообщества, поприветствовав подошедшего кивком головы, представил его с ощутимым в голосе уважением: - Коля-моряк.

Выпили, закурили. Смысл начал возвращаться в жизнь. Коктейль из пива и водки, или «ёрш» по-народному, сделал возможным общение. К новому знакомцу обратился с вопросом вежливости: - Вы, Николай, где плавали?

Лицо моряка побагровело, лишь через несколько секунд он выдавил хриплым голосом: - Дерьмо плавает. Я ходил.

- Простите сухопутного за глупость. Так по каким морям вы ходили?

Лик собеседника обрёл прежний, угрюмый вид и он, отхлебнув из пузатой ёмкости, повёл рассказ.

- Начинал я быком на жабодаве. То есть простым матросом на судне «река-море». Пять лет давил болото - ходил по спокойной воде. Следующий пятерик прыгал осликом на канистре. Или по-вашему - матросом второго класса на танкере. Попал на северА, устроился маслопупом на бронетёмкин поносец. По сухопутному, значит, мотористом на судно ледового класса. В МурмАнске включил машину времени. Забухал, одним словом. Списали с судна. Завербовался во Владик. Ходил на Бармалее, то есть БМРТ, или большом морозильном траулере. Загудел и там. Списали подчистую. Потом золотишко мыл и даже оленей в тундре пас. Поработаю, деньжат огрёбу и на юга. Два года минуло, был проездом в Москве – ехал в Сочи. Стукнули по кумполу, глаз выбили, обобрали до нитки. Ни денег, ни документов. И теперь я бич. Или, как шутят умники: "бывший интеллигентный человек". Вот и вся жизнь.

Разлили в кружки содержимое ещё одного "мерзавчика", употребили. Мой товарищ, стряхнув кончиком длинного, тёмного пальца пепел с конца папиросы в свой кубок и выпив полученную смесь, икнул, извинился и отправился за пивной добавкой. Во мне проснулся философ, моряк родным стал, спросил человека: - Скажи, Коля, а что в море тебя тянуло, ведь на суше люди нормальные живут?

Глубоко вздохнул «пират», задумался: - Дурость, наверное? В море уходишь и тут же душа ныть начинает. Терзаешь себя: «Что на берегу не сидится?». Говоришь себе: «В этот рейс схожу и брошу море к чёртовой матери!». Сойдёшь на берег, погудишь немного и опять тоска заедает. Всё раздражает. О жратве и той надо думать. А на посудине всё по распорядку: вахту отстоял и в нору – кубрик, то есть. Ежели барыга и колопупер (по-сухопутному, артельщик и кок) путёвые, то кормёжка не хуже, чем в портовом кабаке. Книжки умные читаешь, фильмы смотришь. Про газ, водку то есть, и не думаешь даже. А на винных широтах – тропиках, ещё и по триста грамм вина разбодяженного дают. Чем не жизнь? Поболтаешься в море и опять думы тоскливые одолевают. Я-то семьи не завёл, а женатые чуть с ума не сходят. Анекдоты о гулящих бабах травят да про себя думают: «не из таких ли моя-то?» Бывало, от мыслей подобных и за борт некоторые прыгали. В общем, маета одна. А всё душа мается. Нет ей нигде покою. Всё чего-то ищет, требует. Напьёшься на берегу, подерёшься, кричит она утром на пьяное тело: «Что ж ты, гад, делаешь-то со мной? Совсем совесть пропил!» В зеркало смотреть стыдно. Нет, думаешь, надо от греха подальше, в море убираться. А там опять тоска. Пустота в душе ничем не заполнена. Вот душа от пустоты и болит. Мечется. Ноет.

- Да, плохо иметь душу, многие от неё избавились. А ты, Колян, нормально жить не пробовал? Ну там деньги копить, завести семью, дом купить?

Блеснула слеза в единственном глазу собеседника, рукой махнул: - Мысли такие правильные в море приходят да на берегу их забываешь. Заливаешь тоску, пустоту душевную винищем и себя обманываешь: «Жизнь, мол, впереди. Успею и дом построить и семью». Всё готовишься к жизни. А она, бац, и пробежала мимо! И ведь много таких как я. Да, может, все наши расейские алкаши? Чего-то от жизни особенного ждут, на другое не согласны. Думают, наверное: «если я по образу и подобию божьему создан, то и предназначение моё должно быть каким-то другим. Высоким. А если этого нет, то зачем жить, как все?». Вот и ссорятся божья душа с грязным телом.

Замолчал моряк. Допил мутную жидкость, кивнул на прощание. И ушёл, сгорбившись, широко ставя длинные ноги в стороны. Словно тверди земной не доверял.

Зачислен

На скамейке у деревенского магазина сидят знакомые бабушки. Приветствую их: «Добрый день, сударыни!». Улыбаюсь. Они кивают в ответ.

Открываю входную дверь и слышу комментарий одной из бабуль: «Ишшь, интелигО вшшивое!».

Нельзя зачислить себя в интеллигенты.

Это должны сделать другие.

Я ем ссоры

В «лихие» девяностые довелось участвовать в одном российско-шведском проекте. Мы у иноземцев гостили неоднократно, они к нам приезжали, пытались обучить правилам строительства и ведения капиталистического хозяйства. Формальным общением дело не ограничилось и за его рамками открывались друг другу «два мира, две системы». Широко раскрытыми глазами смотрели представители государства неудавшегося коммунистического эксперимента на плоды строительства сытого буржуазного социализма. Кто жил в те годы поймёт, о чём идёт речь. Контрасты были огромными. Но люди, с их чувствами, эмоциями, интеллектом не особо отличались и, возможно, потому деловые отношения переходили порой в дружеские.

С Бьёрном – типичным скандинавом, высоким, сухопарым блондином меня свели два обстоятельства – близость профессий и увлечение литературой. Наш язык он изучал факультативно в далёкие университетские годы. Очень хотелось шведу побывать в настоящей русской глубинке.

Желание гостя – закон. Пригласил его в предстоящие выходные погостить у восьмидесятилетней тётушки, жившей в деревне на реке Пинеге.

Прибыли. Остановились у обычного, огромного северного дома. К входной двери приставлена метла с деревянным черенком, говорящая об отсутствии хозяев. Обходились тогда ещё без замков. На шум подъехавшего автомобиля подошла синеокая, беременная молодка, поздоровалась степенно, подсказала: «Удит баба Уля. Идите вверх, у красной щельи она».

По крутой тропинке спустились к воде. Под грозно нависающими мраморными скалами, отливающими в лучах июньского солнца мириадами блёсток, двинулись на поиски. Светлые тона берегового карста поменялись на бурые. Под обрывом из красной глины увидели маленькую старушку, облачённую в резиновые сапожки и выцветший от времени брезентовый плащ, седую головушку её венчал яркий, с весёлыми цветочками ситцевый платок. В руках держала тонкое трёхметровое ивовое удилище с толстой леской, на конце которой рыжел застывший на безмятежности водяного зеркала поплавок из винной пробки.

Обнялись с тётей, расцеловались. Представил попутчика. Поглядев на него снизу вверх, помедлила несколько секунд, будто взвешивая на весах увиденное, улыбнулась ласково: - Баской парух, кондовый, приветный, дефки по таким сохнут. … До дому пойдём, голубеюшки. Знатьё бы мне, байну истопила заране.

Мне отдала удочку, небольшое оцинкованное ведёрко протянула Бьёрну, извинилась: - Не беднитесь на баушку, робя, мелка рыба, хариуз ныне не больно ловится. Ну да на рыбники у меня из припасов старых найдётся чего-ли.

Побежала впереди нас. Бьёрн с удивлением оглядывался по сторонам, словно что-то искал. Не найдя, обратился ко мне: - Где щель, о которой говорила юная леди?

Показал на высокий берег: - Вот она. Щельей на местном языке горка называется.

Тётушка поинтересовалась: - Про каку-таку ладу Боря бает? Объяснил, кивнула согласно: - Ладна Марьюшка, истовённо Лада.

Добрались до жилища. Про ахи-охи, восклицания и междометия обычно молчаливого, скупого на эмоции варяжского гостя умолчу. С другой стороны, как не восхититься природными красотами, грандиозностью, тщательной продуманностью устройства северного дома, глядящего на реку шестью окнами, обрамлёнными узорочьем наличников. Как не удивиться подпирающему небо могучему шелому из лиственницы, переходящему в очертания конской головы, восьмилучевой розетке солнышка под ней, расположенным под одной крышей летней и зимней избам, двухэтажному скотному двору (повети) со взвозом – наклонным бревенчатым помостом, ведущим на поветь, идеальной чистоте, домотканым дорожкам на полу, строгому убранству комнат, иконам в красном углу и чёрно-белым фотографиям в рамках на белёных стенах.

С одной из них смотрят вдаль большеглазая девушка со светлой косой и стоящий рядом, положивший ей руку на плечо, кудрявый русоволосый мужчина в тёмном пиджаке, обрамлённом воротом белой рубашки. Снимок сделан в июне 1941 -го. После свадьбы. В том же году на Волховском фронте пропал без вести солдат. Не зачали они ребёнка, соломенной вдовой осталась молодая жена в доме родителей мужа. И они вскоре отправились к единственному сыну. Но ждала и ждёт Стёпушку тётя Уля. Так и жизнь прошла.

Про угощенья из варений, солёных груздей и рыжиков, калиток с ягодами, ржаных шанег, морошки, сигов и прочей снеди говорить тоже не буду. Шведский любитель лингвистики то и дело задавал вопросы о значении впервые услышанных слов, записывал их, классифицировал, они всё не кончались.

Начинал очередной диалог гость обычно с английского выражения: «I am sorry…», далее вопрос звучал по-русски. После получения ответа, задавал ему встречный вопрос: «Бьёрн, понял?». И в ответ энергичное: «Yes!».

Миновали выходные, прощались с тётушкой. Обратилась она к Бьёрну: - Дедушко мой в море хаживал, встречал в других землях иноземцев, асеями их называл. Почему так? Не ведала. А как услышала, Борюшка, твоё йес, да йес, так и поняла. Асей ты добрый, правильный. Я тоже не люблю зубиться. Прав ты, любеюшко, - ссору лучше съесть, даже худой мир её милее.

С тех пор наши нечастые телефонные разговоры с Бьёрном-Борей начинались с волшебной фразы: «Я ем ссоры».

Эх, кабы все они съедались.

Лиёк

- Мань, послушай, что в газете пишут: «Российский лыжник выиграл спирт на этапе кубка мира». Дельны награды мужикам стали нынче давать. Где мои лыжи охотничьи? Не видала, старая? Может, и мне чего перепадёт?

- Ох, ненасытна глотка мужицкая, всё о жореве проклятущем мечтат! Не так писано: "Российский лыжник выиграл (тьфу, ну и словечко!) с п р и н т". Не видать тебе пАлководцу стакана битого, не то што кубка со спиртом. Лежи на печи да молчи.

…Затих. Живой ли? Ну не беднись на меня. Для порядку жонки ворчат. И то правда, не бывал ты пьяницей, лишь по праздникам и на поминках выпивал да меру знал. И когда пить-то было? Как с войны пришёл израненный, так и впрягся в хомут, робил от рассветов до закатов.

…Не спишь, Ваня? А помнишь ли слова, што сказал мне тогда на сенокосе? Как сейчас это было - подошёл с вилами, ткнул их в землю сердито, пот со лба вытер и говоришь: «Легла ты мне на сердце, божоночка. Выйдешь ли за меня?»

Как не пойти, вышла, ни дня не пожалела. Деток нажили, внуков, правнуков, со скотом, животом и домом благодатным без малого семь десятков лет прожили. Как один день пролетел. Ох, коротка жизнь.

…Ладно, слезай с печи, Иванушко. Полдничать будем. Лиену суженому и винца лиёк.

Прости и сохрани

В жизни всякое случается. Приятель, которого знал в детстве заводилой игр, весёлый и бесшабашный в юности, любитель выпить и хорошо закусить в студенческую пору, ходок «налево» в двух браках, делавший успешную карьеру финансиста вдруг стал священником.

Спросил его: - Почему?
Ответил вопросом: - Слова из песни про Кудеяра-разбойника помнишь? Те самые, главные: «совесть Господь пробудил»? Вот и я грешный начинаю просыпаться.

…Встретились через десять лет в рождественские праздники. Из столицы, где служил в храме при старом кладбище, на похороны тёти он прибыл. Навестил и меня.

Помянули тётушку, закусили. Вспомнили общих знакомых, новости городские обсудили. Что-то неуловимо «иное», «другое» проступало в знакомом вроде бы облике давнего друга. Печаль в глазах? Пожалуй, она самая.

Спросил о его новой жизни. Вздохнул глубоко собеседник и повёл рассказ.

- Служение начал я в деревенском храме, перевели потом в городок районный, три года назад в Москву назначили. Познакомился с интересными, умными людьми. Приходят они в храм, ища ответы на вопросы мучительные. Находят ли? Не всегда уверен.

В деревне бабулька спросит о том, как ей готовиться к смерти, ребёнка покрестишь, изредка венчаешь, службы ведёшь. И землю для пропитания обрабатываешь. Как все прихожане. Не так уж и много их. По праздникам храм наполняется «захожанами», основная масса людей, числящих себя православными, относится, увы, по сути своей, к «прохожанам».

Мучали и терзают ныне одни вопросы: почему так происходит, откуда равнодушие в людях к Церкви? Почему многие из тех, кто заходит в храм, принимают его за собес или страховую компанию? Поставят свечку, закажут молебен за здравие или за упокой и всё это как-то деловито, между прочим. К Творцу обращаются лишь с просьбами: помоги разбогатеть, сделай красивой, дай мужа, избавь от телесной болезни, спаси от разорения, бросили, словно откупились от ГАИ, деньги в ящик на ремонт храма, сели в освящённый автомобиль и укатили грешить дальше.

Трудно даются ответы, не все они радостные, неприглядной бывает правда. Но знать её надо, иначе будет ещё хуже.

Ты, помнится, спросил меня о том, почему я ушёл из мира. Про Кудеяра тогда сказал, не ведал, что ожидает на новом пути. Сейчас знаю одно: веры, которой тогда у меня было чуть-чуть, прибавилось кратно, хочу надеяться, будет она и дальше прирастать. Укрепляюсь в этом чувстве ещё и после встреч с некоторыми людьми. Об одной, недавней хотел бы поведать.

После утренней службы обратилась ко мне бабушка из числа добровольных помощниц: - Вас желает видеть человек, просит выйти к нему, ждёт возле могилы архирея.

Вышел на улицу. Со скамейки поднялся среднего роста и телосложения, с серыми глазами и волосами, в серых брюках и рубашке, весь какой-то усреднённый, сутулый человек лет пятидесяти с небольшим. Поздоровался еле слышно, извинился: - Простите, именно вас я хотел увидеть.

- Я не против. Чем могу помочь?

- А мне ваша помощь не нужна. Просто выслушаете меня. ...Как человек.

Присели на скамейку. Незнакомец прокашлялся, будто на трибуне перед чтением доклада, и начал повествование.

- Родился я в фабричном городке. Мать – санитарка, отец – слесарь в домоуправлении. Есть у меня и сестра младшая. Учился в школе так себе. Не было способностей. Раз нет, решил для себя – общественной работой буду добирать блага жизненные. Комсорг класса, потом и школы. Уловил, что нужно вышестоящим товарищам: дисциплина, порядок, все бумаги оформлены по правилам, взносы собраны до копеечки, мероприятия организованы строго по плану.

После школы поступил в педагогический институт. Конкурс там для парней чисто формальный, взяли с тройками. Учёбой и здесь не блеснул. Пришлось снова нажимать на общественную работу: комсорг группы, затем курса, в конце учёбы и всего института. В школу, понятное дело, работать не пошёл. После выпуска в райком комсомола взяли на должность инструктора.

Ездил с проверками по учебным заведениям, колхозам, предприятиям. А там пьянки с проверяемыми, гулянки с активистками, анекдоты про Леонида Ильича и прочее идеологическое разложение. Завёл кой-какие связи в партийных органах. Ездил за границу. Оттуда привозил шмотки, перепродавал их.

И вдруг всё начало рушиться. «Перестройка», будь она не ладна, прикатила!

Так думал тогда. А потом огляделся - да нет, вроде бы что-то в этой мутной воде можно выловить. Организовали с приятелем первый кооперативный видеосалон. Катили народу «клубничку», боевики с голосом переводчика-сифилитика, зарубежные комедии. В общем, на жизнь хватало. ...Если бы не появившиеся неведомо откуда «братки» с фиксами в зубах. Сказали: «делиться надо!»
Попытались отказаться. На первый раз «слегка» подожгли здание салона. Второго раза не потребовалось. Пришлось «отстёгивать» им долю от дохода. Так перебивались с хлеба на квас ещё несколько лет.

Так бы и влачил жалкое существование, если бы не встретил будущую жену. Отец у неё занимал должность начальника отдела государственного имущества в облисполкоме. В советские времена его никто в упор не замечал. Чиновники из других управлений, я уж не говорю про обкомовских бонз, разговаривали с ним «через губу».
Но началась приватизация, или как её в народе окрестили - «прихватизация». И мой тесть оказался «на коне».
Те, кто его недавно за человека не считали, танцевали перед ним на «цырлах», заглядывали в глаза, словно нашкодившие собачонки.

Начались залоговые аукционы. И тесть ввёл меня в мельчайшие подробности их устройства, подсказал, как обойти выстроенные им же препятствия, помог взять у государства деньги и на них же выкупить по смехотворной цене акции завода.
Государство в итоге осталось у меня ещё и в долгу.

А я - простой парень из обычной советской семьи в одночасье стал хозяином немалого предприятия. Если бы ещё месяц назад кто-нибудь назвал меня буржуем, то схлопотал бы по морде. Оказавшись в нужное время, в нужном месте (повезло с тестем) стал я натуральным капиталистом. Повезло.

Только не долго длилась эйфория. На заводе кончилось сырьё, поскольку смежники стали разорятся. Многие из них отъехали со своими странами за новые границы. Заказов никаких, зарплаты нет. Вспомнил фильмы про октябрь семнадцатого, ещё немного и работяги поднимут меня на штыки.

Помощь пришла с неожиданной стороны - «братки», из уцелевших в бойне девяностых, повзрослели, вытащили фиксы из зубов и предложили услуги по «разруливанию» ситуации. За это пришлось взять их в долю. Как уж они крутились, можно лишь догадываться, но дела пошли веселее.

А тут снова обвал - закончились у государства наличные деньги. Начались бартерные и зачётные операции. Система их проста: я должен налоги в бюджет, мне должны за поставленный товар, им должны бюджетные организации за мазут, бюджетным организациям должен бюджет на их содержание. Взаимные долги всем участникам цепочки решением финансовых и налоговых органов зачитывались. Живи дальше!

Многие в те времена сколотили капиталы на зачётах. Чиновники брали проценты за «помощь» в прохождении бумаг. Будущий премьер в те годы получил кличку «Три процента». Но три процента от суммы зачёта – это ещё по-божески. Появились фирмочки без вывесок, с большим количеством бланков и печатей существующих и несуществующих предприятий.

Я, грешным делом, завёл несколько таких «прачечных». Настирали тогда денег до дури, заселили «рублёвки» в Москве и других весях расейских, вперемешку «новые русские», чиновники, братки, менты и воры в законе.

Закончились славные времена безденежья. Рубль начал укрепляться. Налоги даже пришлось платить. Чтобы увеличить свой доход урезал работягам зарплату, химичил с налогами, фирмы подставные завёл для прокручивания и мнимого возврата налога на добавленную стоимость.

Становился богаче, а жизнь всё тревожнее. От греха подальше отправил жену и детей на постоянное место жительства в тёплую страну. Не пожалел денег на пиарщиков и водку для избирателей, залез в Думу - неприкосновенность не помешает.

Всё вроде бы устаканилось, но от каждого ночного шороха сходил с ума. Появились рейдеры – захватчики предприятий. Увеличил охрану. Всё равно страшно.

Однажды ночью вырубился ненадолго и сон вижу: седой, косматый дядька тянет ко мне костлявые руки, задушить хочет. … Просыпаюсь сырой от пота. Засну – опять этот молчаливый мужик! Транквилизаторы горстями начал глотать.

Родители мои жили в том же городишке. Я им и сестре не раз предлагал квартиры и особняки в Москве, но они категорически отказывались. Переводы, что посылал, и те возвращали обратно.

Не выдержал, приехал на родину. Мама и отец постаревшие встретили. На столе открытый фотоальбом лежит. Из него выпала старая, пожелтевшая фотография. Поднял, глянул. И чуть сам не упал - тот самый мужик, из моих снов сердито глядит на меня из- под косматых бровей!

Я к отцу: - Батя, это кто?

- Да это же твой прадед.

Спрашиваю: - А кто он был?

- Да уж не князем, работягой вкалывал на заводе, которым ты теперь владеешь, - отвечает.

Будто разум помутился в моей голове: это ж надо, мой прадед хочет меня удавить!

Задумался: Если на белом свете ему не удастся, то на том, если он есть, придётся отвечать перед ним и всей роднёй! А если не только перед ними?

И впервые за много лет бега от самого себя, задал вопрос: какой ценой ты - посредственный человечишко, возвысился над другими людьми? Сам себе и ответил: ценой душегубства! Совесть свою отключил, душу заглушил. Всё делал, чтобы слаще жрать, пить, мягче спать, ублажать похотливую натуру! Всё для тела! И ничего для души! Жена, дети? Чужие давно, потребленцы, такие же хрюкающие, жрущие туловища. … Зачем, для чего жил?

Вернулся в пустой московский особняк. Тоска. Прямо из горлышка высосал бутылку вискаря, вырубился. Под утро приснился прадед: глядит жалостливо, молчит, головой седой мотнул и душевно так говорит: - Дурак ты, парень. Бросай всё и убегай, пока цел. Душа твоя, может быть, ещё и спасётся?

Проснулся в слезах. С детства не плакал, а тут будто плотину прорвало. Сигарету выкурил до фильтра, кожей палёной запахло, очнулся. И словно на распутье встал. Что делать, как жить дальше? ...Не знаю.

Замолчал рассказчик, обхватил низко опущенную голову руками, затем, медленно подняв её, устало произнёс: - Спасибо. Пойду я.

Силуэт незнакомца растворился в проёме кладбищенских ворот.

Господи, прости и сохрани души грешные.