| |
***
Дорога тянется к закату –
Две вбитых в глину колеи.
Он и она бредут куда-то
И думы думают свои.
Она в заштопанном жакете.
Он в телогреечке худой.
Невесть зачем на этом свете
Связало их одной судьбой.
Любви в помине не бывало.
Детьми Всевышний обделил.
Расстаться духу не хватало.
И вместе белый свет не мил.
Так и брели по жизни, маясь.
И доживут века свои,
Не расходясь и не сближаясь,
Как две разбитых колеи.
***
Полусобака - полуволк.
Две крови, спорящие в жилах.
Он знает свой собачий долг.
И волчий долг забыть не в силах.
Кровь диких пращуров зовёт:
«Ты – волк! Твой родич – ветер в поле…»
Ошейник – прочь! Он чует волю.
И кур соседских в клочья рвёт.
Он волк. Он ловок, смел и дик.
Он в степь летит на запах стаи…
Но, услыхав хозяйский крик,
вдруг заюлит, хвостом виляя.
Назад на брюхе приползёт,
в свободе волчьей разуверяясь.
А сам не знает наперёд:
иль руку преданно лизнёт,
иль в горло вцепится, ощерясь?
***
Над поверженным злом торжествуя,
так легко в упоеньи слепом
заступить за черту роковую,
где добро обращается злом.
И с тупым постоянством закона
повторяется всё под луной.
И герой, победивший дракона,
обрастает его чешуёй.
ШАРИК
Человек худой стоит
У газетного киоска.
Он недели три небрит.
Сыплет пеплом папироска.
Он бормочет что невесть,
По карманам мелочь шарит –
хочет сыну приобресть
голубой воздушный шарик.
Шарит, шарит, шарит он
по карманам телогрейки,
выворачивает вон,
а в карманах – ни копейки.
Только крошки табака,
папиросная коробка,
пол засохшего сырка
да бутылочная пробка.
Машет он в сердцах рукой
И уходит, сгорбив спину,
Рассуждая: «Ну на кой
Сдался шарик этот сыну?..»
***
Последние стаи летят.
Деревья стоят сиротливо.
Что ищет в тумане твой взгляд?
Меж туч голубого разрыва.
Быльём порыжелым шурша
ветра пустыри отпевают.
О чём загрустила душа?
А кто её, глупую, знает.
О том, что в саду городском
тебе отменили свиданья.
О чём-то щемящем таком,
чему не бывает названья.
О том, что к ветвям не пришьёшь
листву, улетевшую в Лету.
О том, что живёшь и живёшь,
а счастья всё нету и нету.
***
Шимпанзе не хочет есть селёдку.
Он забился в угол и притих.
И с тоскою смотрит сквозь решётку
на ораву родичей своих.
Те у клетки лезут вон из кожи,
родственное видя существо,
топают, хохочут, строят рожи
и едой швыряются в него.
Гражданин подсаживает сына
и кричит наверх ему: - Сынок!
Погляди, какая образина –
врезать так и хочется разок!..
Дама с необъятною фигурой
тычет пальцем, наставляя дочь:
- Мамочку не будешь слушать, дурра,
вот такой же вырастешь точь-в-точь.
А под вечер шаткою походкой
двое с перепою забрели.
- Глянь, Андрюха!..
Кто там – за решёткой?..
- Сматывайся! Лёху замели!..
|
АВГУСТ
Ещё не время слякоти тоскливой.
Но глазом не моргнёшь – и на порог
взойдёт сентябрь, как путник торопливый,
не отерев забрызганных сапог.
И вдруг повеет холодом. И сразу
пойдёт вразнос привычной жизни ход,
как будто заведённый до отказа –
вот-вот пружину хрупкую сорвёт.
Но август не прошёл ещё. И рано
загадывать, заглядывать вперёд,
считать цыплят, вставлять вторые рамы
и жизни предъявлять суровый счёт.
Ещё теплынь. И пахнет резедою.
И в гулком небе звёзд полным-полно…
В садовой кадке с тёмною водою
мерцают листья, падая на дно.
***
Ночь вздыхает, щёлкает, стрекочет,
шелестит и стонет вдалеке,
что-то непонятное бормочет
на своём заумном языке.
Шумный бор толпится за деревней.
Плачет ветер. Ухает сова.
Вы о чём, тревожные деревья?
Ты о чём, печальная трава?
Подожди, обидчивая птица,
не спеши, не улетай во тьму.
Помоги мне снова научиться
языку родному моему.
***
Когда душа взмывает в поднебесье,
невыразимой радости полна,
тем самым нарушает равновесье
двух противоположностей она.
И, упиваясь радостью высокой,
она сейчас не ведает о том,
что болью неминучей и жестокой
за этот миг расплатится потом…
***
Нужно, чтобы время отстоялось,
став прозрачным, и осела муть.
И сквозь то, что мнилось и казалось,
проступила истинная суть.
Чтоб листва засохшая опала,
а взамен другая наросла.
Чтоб в душе светло и тихо стало –
ни стыда, ни горечи, ни зла.
И тогда посмотришь ясным взглядом
в прошлого зияющий провал…
И вот это называл ты адом?
И вот это раем называл?
***
Недоступны стены Трои
храбрецам Эллады всей.
Значит, дело за тобою,
хитромудрый Одиссей.
И придумал грек смышлёный
деревянного коня.
И не стало Илиона.
И закончилась война.
Конь сработан был топорно –
торопливою рукой.
Но зато какой просторный,
содержательный какой.
Что же спорим до сих пор мы?
Даже древний Одиссей
понимал, что суть не в форме –
в содержании вещей.
ТЕЧЕНЬЕ
Плывёшь, плывёшь, отчаянно гребя.
А жизнь сильней. И сносит по теченью.
И сколько ни обманывай себя.
победа – не твоё предназначенье.
Но ты плывёшь – бессмысленно и зло.
Но ты гребёшь, хотя надежды нету…
А не грести – куда бы унесло
теченье обезумевшее это?
***
Дожди. Гастроли переносятся.
Горпарк закрыли до весны.
Сады, обобранные дочиста,
как будто кладбища пусты.
Тупая бестолочь житейская.
Тоска, сверлящая висок.
Ночами, как струя летейская,
шумит печальный водосток.
По дому бродит одиночество,
скулит и трётся о порог.
А жизнь всё время переносится
на неопределённый срок.
|
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"
Сегодня нередко говорят о том, что современная поэзия потеряла масштаб, соотнесённость с космосом и Вселенной. Может, оно и так. Но настоящий космос – это душа человеческая: непостижимая, вечно меняющаяся, взыскующая, скорбная и поющая. Вот такую душу и пытается понять и выразить поэт Валерий Котеленец.