| СОВРЕМЕННИК
Куда ни кинусь - жизнь бросает вызов.
И с каждым годом взгляд ее мрачней.
Я современник грозных катаклизмов
И очень многих мерзких мелочей.
Не для души все это, не во благо.
И вижу, слава богу, не слепой:
Я современник тех, кто черным флагом
Размахивает тупо над толпой.
Мои виски гудят от напряженья
Ответом на вопрос на ключевой.
Я современник перенасыщенья
Земной утробы ядерной чумой.
Я современник техники гнетущей,
Надежд наивных, страшных мыслей вслух,
Чернобыльской трагедии и путчей,
Наркотиков и всяких "бормотух".
Я современник бирж и дивидендов,
Газетной лжи с душком ее густым,
Прицельного огня по президентам,
По римским папам и по всем святым.
Не утешают пламенные зори
И реки, не повернутые вспять.
Я современник диких планов СОИ.
Что говорить и что тут объяснять?
Я войн и перемирий современник,
Трибун ревущих, мелкой суеты,
Еще престижных фирменных наклеек,
Еще приписок, фальши, клеветы.
Мой век пригрел политиков циничных,
Я современник всех их лжеидей,
Их банков, их певичек истеричных -
Довольно предприимчивых людей.
Я современник роботов беспечных,
Их музыки с компьютерной тоской,
Электростимуляторов сердечных
И жуткой бессердечности людской.
Я современник тех, чей разум дремлет,
И тех, в чьих жилах хлюпает вода.
И современник тех, кто не приемлет
Все это. И не примет никогда.
СУРОВЫЙ ДОЛГ
"Люди, я любил вас. Будьте бдительны!"
Юлиус Фучик
Злопамятность... Я с детства с нею спорил.
Нельзя излишне долго помнить зло.
Но с древности, кто вовсе зла не помнил,
Расплачивался дорого зело.
К истории полезно обращаться,
Пусть входит в сердце опытом седым,
Чтоб нынче нам не больно обольщаться
Широким всепрощением своим.
В ней жизнь сама то явственно, то скрытно
Нам преподаст точнее всех наук:
В прощенном зле - еще добра не видно,
Прощенный недруг - он еще не друг.
Не может быть иначе в жизни, ибо
Сметенный враг всегда восстать готов.
Сочтем ли, сколько витязей погибло
От рук прощенных ими же врагов?
Одна черта у жизни и у смерти.
Во все века одна. В конце концов
Трагедией расплачивались дети
Не раз за благодушие отцов.
И сколько зорь багровилось кроваво,
И сколько нам не шло уроков впрок!
Запомнить зло - давно не просто право,
А как ни поверни - суровый долг.
Нам есть, что славить, есть, что горько помнить,
На свой надеясь, не на божий суд.
И если мы не сможем долг исполнить,
Потомки нас добром не помянут.
ЭТА БОЛЬ
Еще играя родниками,
Еще метелями пыля,
Она действительно рывками
Уже вращается, Земля.
Еще свистят в лесах пичужки,
Но столько бед уже сошлось,
Что слышно, как от перегрузки
Земная вздрагивает ось.
И до чего же мир нескладен!
На карту матушки-Земли,
Где не осталось белых пятен,
Зловеще черные легли.
И, все в тревоге и одышке,
Необозримо велики,
При каждом выстреле и вспышке
Сжимаются материки.
Какая тьма, какая пропасть
На человечество грядет...
Но верить в эту безысходность
Мне что-то все же н дает.
Как примирюсь я с этой болью,
Когда, головку наклоня,
Глядит дитя с такой любовью,
С такой надеждой на меня.
1982
НА ПИКЕ ВЕКА
Куда б твой путь ни лег отныне,
Куда б ни вел в конце концов,
Уже развернут ты лицом
К событиям на Украине.
И, сын Америки, Европы ль,
Безвестен ты иль знаменит,
В твоих зрачках, увы, стоит
Зловещим облаком Чернобыль.
Поймешь ли ты его уроки
Перед чертою роковой
И обратишься ль всей душой
К трагическим чертам эпохи?
Великий мир наш слишком хрупок.
Пока на жизнь не пала мгла,
Ты на весах добра и зла
Прикинешь каждый свой поступок?
Ты перед целым белым светом
Найдешь ли мужество и страсть
Ни в чем отныне не совпасть
С безумством лживых президентов?
Идет последняя проверка
На человечность, нежность, боль,
На разум твой и на любовь -
На пике яростного века.
1986
ЗАНИМАЯ РУБЕЖ ОГНЕВОЙ
До чего ж наши встречи нечасты...
Вот в обнимку сидим и дымим
С командиром испытанной части,
С однокашником бывшим моим.
Без малейшей рисовки и позы
Этой встрече он дьявольски рад.
Тяжело золотистые звезды
На широких погонах лежат.
Где-то дни наших складов патронных
И сверкавших в протоках язей.
Вспоминаем всех общих знакомых,
Поминаем пропавших друзей.
Взлет оценим, оплачем паденье,
Не рассудком поняв, а душой:
Это наше уже поколенье
Принимает рубеж огневой.
В поле, в шахтах, средь горных отрогов,
На плотинах рокочущих рек
Это наших уже одногодков
Вырывает из первых шеренг.
Прямо в сердце трагическим всплеском
Даты бьют на просторах страны
От могилки на кладбище сельском
До высокой Кремлевской стены.
Перед памятью этой кричащей
Нам друг друга легко понимать.
Мы не сможем встречаться почаще
И почаще друг другу писать.
Будем жить и надеяться будем
На судьбу, на сиянье во мгле
И с делами хорошими к людям
Обращаться на этой земле.
Будут тучи, но будет и солнце,
И гроза погремит, да пройдет.
Но кому-то судьба улыбнется,
А кого-то она подведет.
Кто-то в поле заблудится хлебном.
Ощущая кормилицы власть,
А кому-то из космоса пеплом
На родимую землю упасть.
1982
ПОСЛЕ СТАРОЙ КИНОЛЕНТЫ
На экране жестким ветром
Бьет октябрьская гроза.
Красный флаг в пылу победном,
И плакат "Вся власть Советам!"
Крупно бросился в глаза.
А за ним людское море,
А под ним людской поток -
Все, кто рвался к лучшей доле,
Кто терпеть неправду боле,
Хоть стреляй в него - не мог!
Будто снимок моментальный
Нашей гордости и слез,
И масштабный и детальный
Старый фильм документальный
Эхом яростным донес.
Под развернутым плакатом
На кровавый смертный бой
Шел матрос с горящим взглядом,
И студент с солдатом рядом,
И парнишка заводской.
Шел народ в порыве светлом
Хоть воскреснуть, хоть пропасть,
Дух высок, и страх неведом.
Только дайте власть Советам,
Всю как есть - Советам власть!
Жизни пламенной моменты
Полоснули, как огнем.
После этой киноленты
Горсоветы... райсоветы
Видишь в ракурсе ином.
Видишь в ракурсе томящем
С той бумажной кутерьмой,
Очень мало говорящей
Нам о знамени, летящем
Над великою страной.
В чувстве горечи известном
Кто мудрей из нас не стал?
И у гулких у подъездов
Наших доблестных Советов
Кто - увы! - не размышлял?
В кабинете благородном
За блистающим столом
Не совет пойдет с народом,
А своим привычным ходом
Населения прием.
Здесь рассвет и не забрезжит.
Вот сидит надменный туз
И свое тщеславье тешит,
Будто он один и держит
Всех забот народных груз.
Чем он связан с коммунизмом,
Черной "Волгой" да икрой?
Он кричит: - Народом избран! -
Нет, не избран, а не изгнан
По ошибке роковой.
Если б тот матрос с экрана
В кабинет сюда попал,
Он бы понял, как все странно,
И без всякого тумана
С ходу б маузер достал.
И без всякого досмотра -
Что смотреть на эту мразь! -
Он бы крикнул: - К стенке, контра! -
И звучало бы аккордом:
- Здесь Советов наших власть!
1986
* * *
Я так давно не пил из родника,
Не слушал лес, искрящийся от солнца.
Москва-река - хорошая река,
А сердце все к другой речушке рвется.
Там все цветы по берегу, цветы,
В любой росинке целый мир увидишь,
А по песку следы, следы, следы...
Пойдешь по ним - и прямо к детству выйдешь.
И снова в мире просто и светло,
И нет тебе раздумий, нет сомнений,
И только ветви старых верб свело
С недавних лет ожогов и ранений.
Земля свята, и возраст наш святой,
Мы ничего еще не понимаем,
Студеной родниковою водой,
Взахлеб смеясь, друг друга обливаем.
Опять бы мне пройти по тем местам
Да постоять над тихою волною,
Чтоб разобраться, чем я в жизни стал,
И разглядеть, чего я в жизни стою,
В каком созвездье есть моя звезда...
Да все заботы, много ли их, мало...
Который год трубят мне поезда,
Когда идут от Курского вокзала.
1972
РЕЧКА ЛАПИНКА
Уже над тихой речкой Лапинкой
Прошла крыла чужого тень.
Паромщик. Гимнастерки латаной
Рукав заправлен под ремень.
А берег черен, поле выжжено
Огнем врага, огнем своим,
И вся деревня, все, что выжило,
Тянулось к землям заливным.
Забыть ли ту весну тревожную?
Был наш паромщик крут и прост,
Он с бабьей помощью, как с божьею,
Тянул провисший в воду трос.
И я тянул, пыхтя отчаянно,
И оттого, что гладь кругом,
Казалось, не паром отчаливал,
А плавни плыли на паром.
А там луга, там рыба удится,
И под любой слепой грозой
До темноты паромщик трудится
Меж берегами, как связной.
Потом в шалаш. И, полный гордости,
Цигарки я кручу ему,
Не понимая общей горести,
Которую потом пойму.
А ночь колдует - и представится,
Лишь повнимательней всмотрись:
Не вербы, а седые странницы
К причалу ветхому сошлись.
1969
НА ВЕЧЕРЕ ПОЭЗИИ
Напористый, лихой, не без бравады,
Подчеркивая значимость строки,
С прославленной на всю страну эстрады
Читал поэт звенящие стихи.
В них боль была надрывною. Я помню,
Как в голосе вибрировал накал.
Он тосковал по зябнущему полю,
По людным электричкам тосковал.
И повторял, что так мечтает слиться
С простым порядком истинных забот,
Что по ночам ему уже не спится,
Поскольку сам надуманно живет.
Он замирал и снова весь взрывался,
Ребром ладони воздух рассекал.
От суеты столичной отрекался
И хлебу с крупной солью присягал.
Какой огонь, какой порыв высокий,
Звучания какие виражи!
Я слушал, понимая эти строки
Как исповедь мятущейся души.
Я юным был. Но очень ясно помню,
Как он умолк. И как взорвался зал.
И как строку о хлебе с крупной солью
Я про себя с восторгом повторял.
Но, хлопая в ладоши еле-еле,
Сосед мой говорил другому: - Да,
Вот думал бы он так на самом деле,
Цены бы ему не было тогда.
* * *
Над затонами, над протоками,
Долгой радости не суля,
Все мне кажутся одинокими
Наши ветлы и тополя.
А пойду вдоль речной излучины,
Будто где-то стряслась беда,
Словно плачут - поют уключины,
Словно стонет - поет вода.
Жизнь как жизнь. И не вся печальная.
Отчего же с недавних дней
Что-то чудится мне прощальное
В добрых встречах родных людей?..
И минутное что, и вечное
Все дороже мне, все больней.
На добро ли ты, сердце вещее,
Так забилось в груди моей?
И под звездами под высокими,
И в кипучем разгаре дня
Все мне видятся одинокими
Люди, любящие меня.
1976
* * *
Оглянусь на берег свой
С лодочки отчаленной.
Ветер ходит круговой,
Как беда над головой.
Кто я, в сущности, такой,
Что такой отчаянный?
На земле своих отцов,
Выражаясь образно,
Вышел я не из гребцов,
Но зато из храбрецов.
И стоять к волне лицом -
Ничего, не боязно.
Вертит лодочку река,
Опрокинуть тужится.
Да беда не велика -
Днищем лодочка крепка,
Веслы целы, и пока
Голова не кружится.
Ну а если бури злой
Натиска не выдержу,
Я, конечно, не такой,
Чтоб поникнуть головой.
В этой схватке роковой
Я всю душу выражу.
Значит, так тому и быть,
Что ж тут не осмелиться?
Не хочу с оглядкой жить...
Сколько мне бедовым слыть,
Сколько мне под бурей плыть,
На судьбу надеяться?
1985
* * *
У осени повадка лисья,
Она не падает, как гром.
Она трепещущие листья
Палит невидимым огнем.
Она не сразу поджигает
Аллею, рощицу, лесок.
Она как будто выжидает
Свой главный час, свой главный срок.
Она обходит лес еловый
И лес сосновый обогнет.
Она дохнет на лист кленовый,
На лист березовый дохнет.
Потом игру свою затеет
С листвой осин да тополей.
Потом рябиновый заденет,
Коснется липовых ветвей.
И не прибегнет к непогодам,
И не нагонит облака.
А все как будто мимоходом,
И все играя, все слегка.
Но как-то ты из дому выйдешь,
И защемит в твоей душе:
Так неожиданно увидишь,
Что все осеннее уже.
1977
|
МОЛОДОСТЬ
И в жар бросало, и знобило,
И горечь за сердце брала,
И зной томил, и вьюга била.
Не мог понять: что это было?
А это - молодость была.
Меня кидало влево, вправо,
Несло в столицу и в тайгу.
Мне Кремль сиял золотоглаво,
И полыхал закат кроваво
На енисейском берегу.
Под небом солнечным ли, мглистым,
В беде ли, в радости до слез,
На судне, в поезде ли быстром
Ни разу не был я туристом,
А был одним из тех, кто вез.
Работа тяжкая братала,
Диктуя главное свое,
Под свист ветров и лязг металла
И с тем, по ком тюрьма рыдала,
И с тем, кто только из нее.
И в гуще сумрачных брожений
Я мог пойти на всех парах,
Не выбирая выражений,
На выясненье отношений,
Как минимум, на кулаках.
Я видел жизнь не на экране,
И, опытом ее набит,
Я резок был в сужденьях крайне,
За что партийное собранье
Не раз мне ставило на вид.
Ну что еще? Стихи писались.
Да все не то. Пиши да рви.
И девушки в глаза бросались
И все пригожими казались,
А только не было любви.
Она в судьбу ворвется позже
Всей болью трепетной своей,
На все, что видел, непохожей.
И ничего уже дороже,
И ничего уже родней.
Я оглянусь туда, далеко,
Где вперемежку свет и мгла,
Где так дышалось одиноко,
И ясно вижу: к ней дорога
Иною быть и не могла.
Но вдруг каким-то чувством странным
Охватит душу и гнетет.
И вот сосет под сердцем самым,
И мир вокруг таким туманным,
Таким неясным предстает.
А что томит, а что изводит?
Присяду, голову склоня,
И не пойму, что происходит...
А это молодость приходит.
Войдет и смотрит на меня.
1986
ПЕРЕД РАССВЕТОМ
Есть зрелых лет бесспорная примета:
В кругу житейских признанных забот
Внезапно просыпаться до рассвета,
Как будто без тебя не рассветет.
Глаза открыл - спокойно ночь бледнеет,
В окне совсем прозрачная луна,
И там, вдали, вот-вот запламенеет
И встанет день. А все же не до сна.
Такой покой, такая тишь в квартире...
Откуда ж эта сдавленность в груди,
Откуда мысль, что за ночь в этом мире
Могло бог знает что произойти?
Ты посмотри, как женщина родная
Спокойно дышит в этой тишине,
Как, плюшевого мишку обнимая,
Дочурка улыбается во сне.
Ну, право, брат, зачем себя волнуешь?
Каких ты ждешь немыслимых невзгод?
Пойди на кухню. Посидишь, покуришь,
Подумаешь. А там и рассветет.
И озарится мир, и заискрится,
Приемля каждый солнечный побег.
Тебе не одному сейчас не спится,
Душой не обделенный человек.
1982
РУКОПИСЬ
На душе тяжело и муторно,
И дыхание все трудней.
Столько в жизни всего напутано
И в общественной, и в моей.
Там сюжетная, там идейная
Рвутся линии без конца,
Словно в главах произведения
Начинающего творца.
То герои мелькают лишние,
То деталей невпроворот,
То трагедии слишком личные,
То буквально наоборот.
От завязки до кульминации
В каждой части, в главе любой
Сплошь какие-то комбинации,
Ну а логики - никакой.
Даже там, где неплохо начато,
Чувство слова и жеста есть,
Торопливо все, наспех, начерно,
Все исчеркано - не прочесть.
Я разбросал страницы веером
И смотрю, как испещрены
Те неведеньем, те неверием,
Те влияньем со стороны.
Эти в спорах да в словопрениях.
До развязки грехов не счесть...
Лишь в лирических отступлениях
Настоящее что-то есть.
1986
ЧАСЫ
Я нынче не в запарке, не в замоте.
И вроде бы живи не дуя в ус.
А все равно душа моя на взводе:
Чуть зацепи - и сразу же взорвусь.
Со стороны посмотришь - жизнь малина.
А что мне? Нужно больше, чем другим?
Зачем душа в груди моей как мина
С жестоким механизмом часовым?
Вокруг часы. Почти на каждой стенке.
Они мигают, тикают, стучат.
Мне завязать бы в узел эти стрелки
И растоптать бы каждый циферблат.
Я б с яростью прибегнул к этой мере,
Чтоб разом снять и боль свою, и хмурь.
Но детонатор, он ведь в каждом нерве,
И в каждой вене есть бикфордов шнур.
Где нет спасенья, нет и спасенья.
Я встречу то, что встретить предстоит.
Любая подлость - это потрясенье,
Любой подвох - душа уже искрит.
Я никуда забот не отодвину,
Которые принять мне суждено.
Пусть даже не напорются на мину,
Она в свой час взорвется все равно.
По-детски не загадываю счастье,
Не жду наивно светлой полосы.
И на руке, на левой, на запястье
Не пульс стучит, а тикают часы.
1986
* * *
Вот и впал я у жизни в немилость.
Вот уже, задыхаясь, хрипя,
Повязавшую душу наивность,
Словно кожу, сдираю с себя.
С нею ходишь как будто вслепую,
И заметить она не дает
За улыбкой - ухмылку кривую,
За беспечностью - жесткий расчет.
Не дает разглядеть, как ни бейся,
Хоть возрадуйся, хоть посуровь,
В песнопении ангельском - беса,
За чернильными строчками - кровь.
И, увы, как смотреть ни пытался,
На изгибах житейской тропы
Столько раз я душой натыкался
На зазубрины, иглы, шипы.
На дорогах великих и малых
По наивности пылкой своей
Принимал за стеснительных - наглых
И за искренних - лживых людей.
И томили меня и топили,
Не была снисходительной жизнь.
Все удары, откуда б ни били,
До единого в спину пришлись.
Словно кожу, сдираю наивность.
Продираюсь на яростный свет.
Истомилась душа, истомилась,
Затянулся немыслимый бред.
Будто путы свои разрываю,
Чтоб возврата к ним не было впредь.
Задыхаюсь, хриплю, прозреваю
И на друга боюсь посмотреть.
1986
* * *
Душа моя стремительно мужает,
И по ее запекшимся рубцам
Я понимаю, как она мешает
Моим врагам - отпетым подлецам.
Моим врагам, я точно это знаю,
Какой мне ни пускают в очи дым,
Я - в горле кость и страшно им мешаю
Самим существованием своим.
Мешаю частотой сердцебиенья,
Мешаю тем, как радуюсь, скорблю,
Мешаю тем, что до самозабвенья
Тебя люблю и Родину люблю.
Они меня признаньем искушают,
Бедой грозят и почести сулят,
А он меня никак не разрушает,
Испытанный столетиями яд.
Простых наук их не уразумею,
Взрываюсь, кипячусь по пустяку.
Закрыть глаза, где просят, не умею,
Увидеть, чего нету, не могу.
Пишу не то, что голос их диктует,
И лезу все, куда не просят лезть.
Для них святынь века не существует,
А у меня века святыни есть.
Не задышу я воздухом их душным,
Хоть четвертуй, хоть лей в глаза елей,
Как никогда не стану равнодушным
К любви моей и к Родине моей.
Суровое, гнетущее соседство.
В конце концов, чтоб больно не смущал,
Мои враги, они отыщут средство,-
Изысканен их тайный арсенал.
И громом с неба час мой горький грянет,
Свой черный круг пойдут они сужать.
Но даже тем, что вдруг меня не станет,
Еще я долго буду им мешать.
1985
МЫ ИГРАЕМ
Между адом и, может быть, раем
На пути своем кратком земном
Мы как будто спектакли играем,
А не жизнью людскою живем.
Наши сцены — в метро и трамваях,
В барах, банях, цехах и полях,
И повсюду, где мы пребываем
На великих и малых постах.
Мы рисуем на лицах улыбки,
Гнев рисуем, обиду и страсть.
Мы играем в коммуну и рынки,
В диктатуру, в народную власть...
Воздух сцены — особенный воздух.
Мы им дышим. И с первых шагов
Входим в роли правителей грозных,
И соперников их, и шутов.
Дышим им, и уже поневоле
Каждой клеточкой чувствуем роль,
И кричим от наигранной боли,
Забывая житейскую боль.
То в сократах мы, то мы — в сатрапах,
Лезем в роль, как в хомут головой.
Даже в наших коротких антрактах
Не становимся сами собой.
То мы лучше играем, то плоше,
Только тяга к искусству сильна,
И становится сценою площадь,
Сценой город и сценой страна.
Там — свергаем мы, там — выбираем,
Там — уже начинаем громить,
И с таким вдохновеньем играем,
Что почти разучаемся жить.
В добродетели рвутся пороки,
Кто, когда нас сумеет призвать
С неподкупной российской галерки:
— Дайте занавес, хватит играть!
В ЗАЛЕ ОЖИДАНИЯ
Превозмог дремоту и зевоту,
Принял вновь, как есть, вокзальный быт.
В зале ожидания народу
Столько, что в глазах уже рябит.
Снова под бесстрастными часами
В никуда глядят перед собой
Люди с чемоданами, узлами,
С плачущей чумазой ребятней.
И несправедливости кричащей
Не объехать и не обойти —
В залах ожидания все чаще
Нахожусь я больше, чем в пути.
Сколько их прошло, часов бесславных,
У степей, предгорий и лесов
В ожиданье пригородных, дальних,
Скорых и почтовых поездов.
Сколько их над Волгою, над Бугом
Складывалось в целые года
Ожиданьем встречи с давним другом
И разрыва с новым — навсегда.
Ожиданьем радостных известий
Горьким и двусмысленным взамен.
Ожиданьем праведных возмездий
И счастливых в жизни перемен.
Странный круг — ни вырваться, ни выйти.
И, событий сдерживая ход,
Даже телефон, и этот "Ждите..."
Вместо "Говорите..." пропоет.
За минутой тянется минута,
День за днем чего-то ждем и ждем,
И порой мне кажется, как будто
В зале ожидания живем.
ЗАЛОЖНИКИ
От Дубровки, от тихой Остоженки
До Европы и в ней, и за ней,
Оглядеться, — так все мы заложники
Человеческих диких страстей.
Люди с банками, виллами, дачами
И — до нищих, до самых бомжей,
Все мы схвачены, все мы захвачены.
И надежды не видно уже
Все заложники, все уже пленники,
Всем готов смертоносный заряд.
Даже тем, кто жирует в Америке,
Тем, кто сам и пошел на захват.
И народами, странами целыми
Мы в разврате уходим ко дну,
Семеня по нужде под прицелами
В оркестровую яму одну.
Яма смрадная, глубже не выкопать,
И попробуй ее обойти...
Никого никому здесь не выкупить.
Никого никому не спасти.
За уральской грядой и за Альпами
Все мы воздухом дышим одним.
С ФСБ, с комикадзе и с " Альфами"
Все мы в зале концертном сидим.
Мы грехами повязаны тяжкими,—
Зал и сцена, партер и балкон.
Этот — взятками, этот — растяжками,
Этот службой под флагом ООН.
Все — к наследству рвались, не к наследию.
И — увы, человеческий род
Разыграл на планете трагедию
И трагедия эта идет.
СТИХИ О РЕВОЛЮЦИИ
Ветры — с юга, а тучи с востока,
Майским утром — дыханье зимы.
Все запуталось в жизни настолько,
Что распутаем, видно, не мы.
Бог не мил нам и дьявол не страшен,
Красной тряпкой обвис транспарант.
В мире нашем, в Отечестве нашем,
В душах наших — великий разлад.
Разделяясь на красных и белых
И сшибаясь — полки на полки,
Как мы в этих запутались бедах
И в какие зашли тупики!
Мы, отважившись строить коммуну,
Начинали с разора страны.
И построили — склеп да трибуну
У священной Кремлевской стены.
Как чумою страну заразили,
Как убогие просим подать,
Будто не было в мире России,
Заставлявшей себя уважать.
Даже слезы от горя не льются
При звучании слова "Вставай...".
Может, хватит тебе революций,
Дорогой, обескровленный край?!
Разделяясь на левых и правых,
Мы России добра не сулим,
Как и те, что в отстроенных храмах
Поклоняются жертвам своим.
И НАСТАНЕТ ДЕНЬ
Так ли, нет — не вечен дух насилья.
Что застой? Что рынок? Что запой?
И настанет день, когда Россия
Золотой омоется зарей.
Поглядится в небо голубое,
Выйдет на широкую межу
Да и скажет миру: "Бог с тобою,
Никакой обиды не держу.
Мой черед! Моя пора настала.
Мне вершить красивые дела.
Слишком много я перестрадала,
Слишком много я перемогла.
Били и по-волчьи обвывали,
Грабили, о помощи трубя,
В плен беря, за плечи обнимали,
Целовали в губы, не любя.
Сватали за шулера, за вора
И тогда, униженной и злой,
Просыпалась утром под забором —
Господи! — не верится самой.
За моей слезой, за каждым вздохом
Шли, как тени, Господи прости,
Люди те, что даже имя толком
Не могли мое произнести.
Мой черед! Моя пора настала!
Видишь, мир, — и голос зазвенит, —
День какой! Какое солнце встало!
Бог с тобою, мне не до обид..."
Скажет так — еще светлее станет
И сама, и все вокруг светлей.
Да возьмет и — вот они! — поставит
Рядом ясноглазых сыновей.
И к трудам готовы и к веселью —
Вот они! И мать тайком вздохнет..
Это все придет на нашу землю,
Не само собою, но придет.
***
Весь мир Россия манит и тревожит,
И так непредсказуема она,
Что быть не обвинённой им не может
Во всех грехах, в любые времена.
Она и в омут бросится с размаху,
И на костёр безумная взойдёт.
И если на груди рванёт рубаху,
Так это уж действительно, рванёт! |
Игорь Иванович Ляпин (10 октября 1941 — 2 июня 2005) родился в городе Каменск-Уральский Свердловской области. Работал на заводе, учился в металлургическом техникуме. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Работал редактором, заведующим отделом поэзии, главным редактором в различных издательствах. Занимался переводами кавказских поэтов. Первый сборник стихов «Междуречье» выпустил в 1973 году. Затем появились книги «Стороны света», «Живу тобой», «Не вешние воды», «Линия судьбы», «Её зовут Россией», «А вечности в запасе нет». Последняя книга стихов «Чаша» вышла в 2004 году. Лауреат премии Ленинского комсомола, Всероссийской литературной премии «Сталинград». Жил в Москве.
