СЕРЕБРЯНЫЙ СЛЕД
О прозе Ирины Иваськовой

Когда читаешь прозу Ирины Иваськовой, создаётся впечатление, что пишет её ребёнок-индиго с кристально-чистым детским взглядом, обладающий навыками психологического анализа. Притом сам он как будто не знает об этом, и все внутренние выводы текста помимо его воли рождаются сами собой. На мой взгляд, это очень интересное явление, редкий тип таланта, заслуживающий пристального внимания. Ведь то, что выглядит так легко, наивно и неосознанно на самом деле наверняка является результатом долгой литературной работы вкупе с богатым жизненным опытом.

Конечно же, автор прозы с «детским лицом» совсем не ребёнок в реальной жизни. Ирина Иваськова родилась в 1981 году в городе Красноярске, закончила Красноярский государственный университет по специальности «Юриспреденция», работала юристом около десяти лет. Проза появлялась в разнообразных печатных и интернет-изданиях: «День и ночь», «Родная Кубань», «Север», «Кубанский писатель», «МолОко» и т.д. В 2016 году вышел дебютный сборник рассказов «Бумажный саксофон».

Поэт и прозаик Николай Ивеншев видит в героях писательницы нечто психически нездоровое: «Герои Ирины Иваськовой все немного тронутые, с надкушенным сознанием. Но кто говорит, что мы нормальные все. У каждого свой «бзик». И нормальны ли нормальные». В тон ему вторит и Сергей Лёвин, член Союза российских писателей и Союза журналистов России: «С точки зрения человека нормального, все они ущербны, однако каждый персонаж из галереи тех, кого чаще всего характеризуют «не от мира сего», отмечен благодатным светом, способным озарить всех, кто находится рядом».

Действительно, в рассказах Иваськовой нередко можно встретить людей, явно находящихся за краем здорового сознания. В ранних коротких произведениях, скорее новеллах, чем рассказах, они являются костяком повествования. Их «особинка» дана как самоцель, чаще всего это женщины, бегущие от реальности в несбыточную мечту. В рассказе «На тёмных берегах» Вера собирается замуж за бездонное глубокое море и радостно бросается в него, когда стихия «зовёт». Девушка не тонет только благодаря сильным рукам своего брата, вырвавшего её из лап хищной стихии. В «Снегурочке» семидесятилетняя молодящаяся старуха тает после очередного прыжка через костёр, а в «Белке» Изабелла с собачьей кличкой самозабвенно мечтает о семейном счастье, ассоциируя его со «свадебными» предметами. Там же немощная бабка просиживает остатки своей жизни на загадочном сундуке, в котором, как читатель узнает к концу произведения, и хранится «намечтанное» Белкой платье со всеми прилагающимися атрибутами. Эта группа текстов, в которой присутствует еле уловимый намёк на магическую природу женского сумасшествия, характерна одномерностью текста. Анализа «сдвига» не случается, автор просто констатирует нам факт красивого причудливого безумия. В этом плане Иваськову можно сравнить с лауреатом премии «Дебют» 2001 года Денисом Осокиным, который посвятил целую книгу «Небесные жёны луговых мари» женским странностям. Каждая глава у Осокина названа новым именем, которое рассматривается в двух мирах: нашем и потустороннем. Женщины дики и самобытны в обоих измерениях. Но если у Осокина странность доведена до предела и напрямую связана с языческими мотивами, то у Иваськовой она более психологична, но безыскусно метафорична, что делает её и менее интересной.

Из всех однолинейных рассказов хотелось бы выделить произведение «Тяжёлый человек», где простая и точная обобщённая метафора развивает тему детского физического заболевания. Мальчик неожиданно стал «тяжёлым» в буквальном смысле этого слова: пол под ним крошится, а кровать ломается. В эту тяжесть и связанную с ней неизвестность можно вписать любое название неизлечимого заболевания, любой диагноз с будущим летальным исходом. Паническое состояние матери выписано предельно точно и пронзительно. Неожиданный выход из круговорота врачей, знахарок и страхов выполнен крепко с точки зрения мастерства сюжетного и стилистического: «Пашка сделал еще шаг и подставил под плавленое солнце свое бледное лицо, обжегся холодным ручьем, встрепенулся, мокрым воробьём метнулся влево и замер вдруг от скрежета, грохота и звона – ледяная пластина навсегда простилась с насиженной крышей и раскололась на острые неровные звезды у Пашкиных ног. Под ударом асфальт дрогнул, и Пашка вдруг почувствовал, как исчезает из его середины стальная тяжесть – как будто чьи-то руки выдернули и отшвырнули прочь крепкую палку, на которой он держался весь этот год – плотно прикрепленный к земле вроде коллекционного жука».

Яснее и чётче авторская уникальность обозначается в рассказах, написанных в развитии, обращающихся к прошлому и будущему, особенно видна она в психологических связях, когда неординарные характеры даны в отношении друг к другу, во взаиморазвитии. Таковы два самых удачных и «простроенных» произведения Иваськовой, «Звезда Сирень» и «Шурочка». Болезненность распадается в них на блаженную просветлённость и наивность. Юные девушки лишаются необъяснимых желаний и становятся лишь продуктами родительского избегающего безумия.

«Шурочка» — рассказ о девушке Саше, которая живёт со своей болезной тёткой Милой: «Сумасшествие Милино вышло неопасное – с таким, в общем-то, и к врачам не идут. Несколько смущаясь, тётка сообщила, что стала теперь небесным проводником и будет писать книгу для несчастных, утонувших в незнании землян. Милина религия с трудом поддавалась идентификации: карма в ней мирно соседствовала с Христом, а волны энергии распределялись по планете архангелами – крылатыми, но при этом ещё и многорукими». Сама Саша, совершенно точно уже не школьница, придурковато инфантильна и эмоционально недоразвита, её любовь к недоступному Аркаше, увлечённому её лучшей подругой Катькой — это запоздалый восторг маленькой девочки. Когда Саша узнаёт, что Аркаша серьёзно влюблён, она поступает по-детски глупо и непосредственно: выпрашивает поцелуй за расставание.

В антитезе к Саше дана красавица Катька, искренне недовольная своей жизнью с надоедливой матерью, которая занимается распространением косметики: «Поскольку марафет наводился в полутьме, а волшебная косметика на деле была редкостной гадостью, при ярком свете дня лицо Катькиной матери выглядело устрашающе. Но она не теряла энтузиазма и бегала вприпрыжку по этажам офисных зданий, заглядывая в кабинеты и заманчиво потряхивая образцами товаров, сувенирами и прочей дребеденью». Катька не принимает материнскую «придурь», изо всех сил противостоит ей, а потому она, обладающая таким защитным механизмом, совершенно «нормальна» в рамках социума. Саша же не может повзрослеть именно из-за своей доброты и сердечности. Безумие тётки для неё не повод для крика, но причина трепетной заботы, в процессе которой Саша калькирует наивный тип мировосприятия «неопасной сумасшедшей».

Обаятелен финал рассказа: марш непонятых и страдающих. Мила решается на миротворческий митинг и выходит к ближайшему супермаркету проповедовать свои идеи, ответственная Саша стыдливо бредёт рядом. В процессе к ним присоединяется мать Катьки, что совершенно органично: их с Милой расстройства однородны, ведь они обе убегают от реальности в иллюзию. «…Архангелы жалеют неразумных, потому что нет жестокости в изначальном человеке. Будьте, как свет, жалейте друг друга. Ведь даже архангелы не помогут, если в сердце, кроме зла, ничего не растёт» — тихо шепчет Мила на импровизированном марше. И звучит не совсем уж безумно… Так кто же тут в своём уме? Возможно, именно Мила и мать Катьки вернулись в состояние «изначальных» людей, а главная героиня уже приближается к нему. Наверное, авторский вывод именно в этом. Ведь Катька и Аркаша, взявшись за руки, уходят, лишь мимоходом взглянув на манифестацию доброты, которая закончится ожидаемым вмешательством охранников. Они уже не чисты, способны причинить боль подруге, выбрать свои интересы. А вот Саша, взрослая девушка, которая сидит на скамейке с городскими «сумасшедшими» из чувства долга, уже нет. Она на трудном пути к «изначальности».

В схожих сопоставлениях выполнен рассказ «Звезда Сирень», где после смерти своего друга, пророчащего Звезду Полынь, повредился умом отец девушки Маши. Расстановка героев уже нам знакома: Маша остаётся жить с отцом, а её мать, выбравшая «нормальную» жизнь, переезжает к новому мужу Владимиру с младшим братом Маши, Мишей. Рассказывающий удивительные неправдоподобные истории отец оказывается в финале практически героем: он действительно спас мужчину от смерти, когда довёз его до больницы утром описываемого дня, чему Маша сначала совсем не поверила. Просто отцу нужно защитное «яйцо», и им оказывается метафорическая «Звезда Сирень», лопнувшая банка с забродившим вином, со взрывом которой мужчина связывает будущие небывалые чудеса.  Маша, как и Саша в предыдущем рассказе, носит на себе отпечаток блаженности отца: она покорна, молчалива, почти свята на фоне своих практичным родственников.

Оба рассказа удачны, настораживает и смущает лишь их очевидное сходство. Если мы прибавим к этому предыдущие опыты Иваськовой, получится однотонная картина. Маша и Саша, юродивое безумие их родных — всё это мы уже видели, просто в меньшей концентрации. История разыграна по новым ролям, разложена по полочкам и уточнена, но она всё та же. Есть ли у Иваськовой диапазон, амплитуда, логическая фаза развития, в которую можно будет сделать следующий прозаический шаг? В этом меня заставляет сомневаться экспериментальное произведение «Бумажный саксофон», которое и является попыткой выйти за рамки сложившегося художественного мира.

Главный герой «Бумажного саксофона», заурядный музыкант Бубенцов, решает устроить яркий перформанс за неимением других способностей впечатлить публику: он осыпает зрительный зал серебряными блёстками. Слушатели уносят блёстки на своей коже, подошвах, в волосах. Серебряный след переключает внимание читателя с одного героя на другого, переносит из тёплой комнаты на неуютную улицу, из повествования от первого лица усталого и озлобленного мужчины выводит к авторскому наблюдению за бездомной собакой. Пёструю вереницу героев объединяет только серебряный след и неумелый приём. Герои связаны текстуально, выглядит «переключение» следующим образом: «И всё оказалось так просто – не нужен им был никакой психолог (покажите сыну, как вы его любите), никакие советы опытных, по три раза разведённых подруг (да всыпь ему хорошенько и компьютер отбери), никакие мамины утешения (живи для сына, какая любовь в твоём возрасте). Ничего этого не нужно было, а пригодился только зимний вечер, подвальное кафе и неожиданный саксофон в серебряных блёстках. Мудрёная алхимия времени спасает каждого, и для всех нас в итоге прозвучит одна и та же песня в моей голове – одна и та же – злость на других, жалость к себе. Всё было так хорошо, всё было так ровно, всё шло, как было задумано. Вся жизнь была предрешена и заполнена». Перетекание ситуаций с помощью словосочетания или даже одного слова — оригинальная прозаическая акромонограмма^* , на мой взгляд только путает читателя и добавляет тексту необоснованной претенциозности. Вызывает сомнение и метафорический серебряный след, наследство от феи из детских сказок. Наивность здесь свойственна уже не заражённому безумием родных герою, но самому автору. Примечательно, что люди, представленные нам в «Бумажном саксофоне», лишены ярко выраженных странностей, но вместе с ними из образов ушёл и объём. Конечно, не стоит забывать о неординарном музыкальном художнике Бубенцове, который, тем не менее, является не центральной фигурой рассказа, а отправной точкой для развития событий. Автор попытался показать нам созданий совершенно обыкновенных, с настоящими и понятными проблемами, бытовых обывателей. Но их камерный мир оказался слишком серым на фоне ярких блёсток, места для литературного волшебства там не нашлось.

Стремление к преодолению устоявшегося подхода в данном случае порыв необходимый. Слишком узок художественный коридор прозы Ирины Иваськовой. Самоповторы и намечающаяся ненамеренная абсурдность только подтверждают это. Надеюсь, что писательница сумеет вырваться из взявших её в плотное кольцо героев и мотивов. По крайней мере совершенно точно это говорит об одном: Иваськова создала что-то новое, необычное, потому ей так сложно начать говорить о чём-то другом как-то иначе.

Подчиняющая сила этой с виду наивной прозы завораживает.  Если вы подходите к этим текстам жёстким скептиком, то через две страницы автор «омолодит» вас, и вот вы уже искренне сопереживаете и сочувствуете девочкам-птичкам, которые должны выбрать между неподдельной добротой «безумия» и пониманием окружающего социума. Возможно, выход на другие темы и образы заключается именно во взрослении образа автора, в изменении восприятия. А может быть, наоборот, им станет развитие в рамках сложившейся манеры. Остаётся только надеяться на интересный творческий путь. Как сказала сама Ирина Иваськова в предисловии к своей книге: «Иногда я ощущаю себя огромным и замшелым валуном. Чтобы сдвинуть такую глыбу с места, нужно очень постараться и не обращать внимания на бесконечное ворчание и протесты». Но правда же, когда камни двигаются, это просто потрясающее событие?..
______________
^* Акромонограмма – стилистико-композиционный приём, заключающийся в повторении конца стиха в начале следующего.

Вверх