АНДРЮША
(Из армейской тетради)

Зимой 1983 года  Андропов стал «закручивать гайки»: объявил кампанию по борьбе с тунеядцами и разгильдяями. Милиционеры с дружинниками стали требовать паспорта у прохожих на улицах, прерывали показы в кинозалах во время дневных сеансов и выясняли, есть прогульщики или нет? Директора заводов, школ и НИИ лично стояли в проходных и «засекали» опоздавших. Иногда даже фотографировали – для доски «почета».

Докатилась эта волна и до нашей учебной части. Рано утром на контрольно-пропускной пункт неожиданно явился генерал-майор Карелин и, отодвинув в сторону дежурного офицера и выгнав солдат наряда на улицу, с подавленной злостью заявил:

- Я сам сяду за пульт!

Ближе к рабочему часу через КПП боком стали просачиваться изумленные старшие и младшие офицеры, прапорщики и наемные гражданские. Карелин сидел, насупившись, и грозно двигал бровями.

Ровно в восемь командир части решительно нажал на красную кнопку и закрыл вход и автомобильные ворота. Через минуту за ручку стали дергать и чертыхаться.

- Приходить надо вовремя! – взревел в ответ генерал. – Без взысканий не обойдетесь!

Дежурный, поправив бесполезную красную повязку на рукаве кителя, тоскливо глядел в окно: офицеры на улице, услыхав хорошо знакомый бас, стояли кучкой и не знали, что делать. Кто-то закурил от безысходности, а остальные, опустив головы, повернули в сторону панельных домов и холостяцкого общежития. Еще через пятнадцать минут к воротам, неспешно постукивая каблучками, стали подходить дамы: библиотекарь, медички и продавщица в солдатском кафе, в просторечии – «чепке». Сначала они мягко стучали ладошками по железной плите, а потом забарабанили всерьез:

- Вы что там, заснули?

- Это вы слишком долго спите!

Генеральский рык не смутил «гражданок»:

- Неправда, мы на работу не опаздываем.

- Устав надо читать!

- Еще чего. Открывайте немедленно, нас люди ждут!

Генерал-майор держался стойко, но от женской ругани стал покрываться пятнами:

- Всех уволю!

- А мы будем жаловаться! – огрызались дамы.

Минуты через две они, сгрудившись, стали о чем-то шушукаться:

- Валя, иди!

От стайки отделилась статная и всем известная женщина, - зубной врач санчасти и подруга генеральши. Их часто видели вместе: жена генерала в дорогой белой шубе прогуливалась по главной улице с коляской, в которой спала любимая внучка, и всегда весело болтала с врачихой, как водится, по пустякам.

Карелин удивленно вскинул брови: за дверью все затихло. По его лицу пробежала тень, но он не сдвинулся с места. Вдруг у входа послышался шелест и кто-то ласковым, но непреклонным голосом произнес:

- Андрюша, открой ворота!..

Генерал вздрогнул, потом покраснел, как девушка и, помедлив немного, со вздохом сожаления нажал на пульт.

Под громыхающий железный звук вытянувшиеся в струнку солдаты проводили взглядом фигуру Карелина, нетвердой походкой направившегося к штабу. Так они впервые узнали, как зовут по имени «товарища генерала»…

ВЫБОР

Мой наивный интернационализм слетел в советской армии быстро, как сухой лист. Солдаты сразу разбрелись по национальным квартирам: гордецы-прибалты сторонились всех, горцы общались с земляками старшего призыва и тут же попадали под их защиту, грузины пристраивали друг друга в каптеры, даже узбеки прильнули к столовой, одни русские служили по уставу.

С местными – то ли украинцами, то ли русскими – мы сталкивались редко, хотя украинские упитанные прапорщики даже на службе отличились скопидомством и своеобразной рачительностью: тянули в хаты все, что плохо или хорошо лежало.

Во время редких увольнительных в разговорах с аборигенами выяснилось, что национальный вопрос тлеет даже здесь, в местности, населенной преимущественно русскими: сюда время от времени высаживался десант из самостийников в вышиванках. Они кричали что-то о незалежной, цитировали Тараса Шевченко, но на них смотрели как на экзотику. Впрочем, и в Богодухове украинская общинность потаенно складывалась и заявляла о себе.

Но по-настоящему с «жовто-блакитными» я столкнулся уже в Киеве и под Борисполем - своей подлостью и ожесточенной ненавистью к русским они удивляли даже гортанных «детей гор». Вести, приходившие из разных военных частей, где заправляли, как мне объяснили, самые настоящие бандеровцы, были ужасны: первогодки там стрелялись, вешались, в лучшем случае просто убегали.

В Киев я прибыл уже «черпаком», но и на втором году службы мне приходилось лезть в драку – «москалей» они за людей не считали.

В бориспольских лесах взаимная ненависть вспыхнула с новой силой: бандеровцы унижали не только солдат, они избили и молодого лейтенанта- «пиджака», чем-то им не угодившего.

Вскоре меня, как и всех, отслуживших полтора года после института, направили на офицерские курсы в Кривой Рог. Между прочим, курсанты там, в большинстве своем, оказались русскими.

Через полтора месяца на плацу стоял огромный «квадрат» из парадных, но видавших виды солдатских мундиров с сержантскими нашивками на погонах - «звездочки» нам могли светить сразу только на сверхсрочной.

Толстопузый и лысый  полковник, раздобревший на легкой службе начальника курсов, тяжело переступал с ноги на ногу напротив нетерпеливых «дембелей». Почувствовав, что в строе назревает нецензурщина, он замер, потом выпрямился и гаркнул:

- Товарищи будущие офицеры! У каждого из вас есть прекрасная возможность стать кадровым военным. Кто согласится остаться на сверхсрочную службу, получит офицерские погоны, должность и жилье. Помедлив, он скомандовал:

-  Кто желает служить на земле Советской Украины, шаг вперед!

«Квадрат» не шелохнулся. Полковник стал ждать, но из строя так никто и не вышел.

Тогда, в июне 1984-го, мы свой выбор сделали.

АЙГУЛЬ
(Из московских зарисовок)

Профессор Абрикосов сосватал-таки  меня в кураторы на полевую практику по уборке капусты. Его ответственный аспирант оказался безответственным, и пришлось мне, аспиранту второго года обучения, ехать со студентами-первокурсниками только что открытого в университете узбекского отделения в подмосковный совхоз.

Шел сентябрь 1990 года, до развала Союза дело еще не дошло, и «дружбу народов» мы крепили совместным трудом и таким же бездельем в корпусах пустующего пионерского лагеря. Молодые узбеки учили меня готовить тающий во рту сладкий плов, пели свои протяжные песни, а я развлекал их рассказами из русской истории и кинофильмами – я предусмотрительно взял с собой маленький телевизор.

Любознательные узбеки мне нравились, а я нравился им – об этом простодушно сообщили они сами.

Особенно бурные восторги выражали девушки – так впервые я узнал, что за внешней восточной скромностью скрываются чуть ли не шекспировские страсти.

По возрасту от студенток я ушел недалеко и, хотя был женат, наибольшим успехом пользовался в девичьей комнате, куда меня звали в гости почти каждый вечер.

Девчата, одетые в свои длинные цветистые платья, оказались нежными, грациозными и глазастыми созданиями, но самой глазастой была Айгуль – она так радостно мне улыбалась и так восхищенно хлопала своими черными ресницами, словно опахалами, что даже я ощутил весь жар этой невинной, но сильной увлеченности.

Мои рассказы действовали на Айгуль завораживающе: она смеялась, грустила, плакала и благодарила так горячо, провожая до дверей моей кураторской «берлоги», что я вздрагивал: мне казалось, еще немного, и она бросится меня целовать.

«Трудовой семестр» пролетел быстро, и в октябре все мы вернулись в городские общежития.

В конце первой учебной смены мы с профессором Абрикосовым случайно оказались в одной очереди у раздевалки и, получив номерки, собрались было отправиться по своим кабинетам, как вдруг шелестящий возглас заставил нас обернуться: толпа узбеков, только что миновавшая высокие входные университетские двери, побежала к нам. Абрикосов, сверкнув очками, приосанился, ожидая от своих студентов приветствий и вопросов, но они, лишь вежливо ему кивнув, окружили меня, и так плотно, что сдвинуться даже чуть в сторону было невозможно.

Прозвенел звонок, узбеки, вспомнив о лекции, хлынули к окну раздевалки, но пестрая масса вынужденно расступилась: из ее центра выпорхнула Айгуль, прильнула ко мне, с силой поцеловала в щеку и, смущенная, мгновенно исчезла.

- Вот как они вас, оказывается, любят! – удивленно и словно с сожалением произнес Абрикосов, посмотрев на меня необычно внимательным и одновременно ироничным взглядом. – Ну, желаю дальнейших успехов!..

В семейное общежитие я возвращался в приподнятом настроении: и практика прошла отлично, и учеба меня радовала, и воспоминание о поцелуе Айгуль разливалось в сердце теплом.

В мечтательном состоянии я спустился в метро, где уже на эскалаторе обратил внимание на окружающих: оказывается, такое же настроение, как у меня, было у многих! Совершенно незнакомые люди, особенно девушки, улыбались мне глазами и провожали взглядами. Счастливый, я ехал в вагоне с песней в душе, тем более что женщина напротив смотрела на меня с улыбкой. Еще одна женщина не смогла скрыть улыбки уже в автобусе… Неужели я настолько счастлив?

Жена встретила меня в прихожей, включила свет и тут же расхохоталась:

- Поздравляю!

- С чем? – опешил я.

- С подарком! – съехидничала супруга.

- С каким??

- А ты посмотри на себя, милый! – она легонько подтолкнула меня к зеркалу.

Из простой рамы выглядывало во всей своей красе удивленное лицо… с огромным отпечатком красной помады на правой щеке. Было видно, что губки у Айгуль сложились «бантиком»…

Дальнейшие мои объяснения жене и уверения были не так интересны, как вопрос, который и сейчас остается без ответа:

- Почему профессор Абрикосов меня тогда не предупредил?!

БАНКЕТ 

Защита диссертации в начале голодных девяностых – та еще песня! Точнее, банкет после нее. В ресторанах его давно уже не заказывали, в магазинах несчастные пайки выдавали по розовым и зеленым талонам, на обычном рынке цены зашлись в бешенстве, денег было в обрез. Хорошо, что на окраинах Москвы разбросаны рынки оптовые – на них еще можно сэкономить.

Лена и Катя – жена и сестра диссертанта – выпросили у соседа по общежитию большую тележку и «запрягли» квелое от трудовой бессонницы главное «лицо» предстоящей защиты:

- Очнись! Доктора и кандидаты тоже есть хотят.

Загрузились быстро. Диссертант с натугой толкал перед собой нагруженную продуктами телегу и с ноющим беспокойством подсчитывал в уме расходы на алкоголь.

Шампанское и водку покупали в большом магазине на Юго-Западе - прозрачные бутылки столичного «Кристалла» плескались в двух картонных коробках.

Процессия уже была готова тронуться в обратный путь, как вдруг вечно озабоченная жизнью Лена остановила движение:

- Надо взять еще одну.

Уставшая Катя удивилась:

- Зачем?

- Ты не знаешь этих профессоров, им все время мало.

Третья коробка «Кристалла», жалобно звякнув, водрузилась на вершину горы.

К банкету готовились в той же аудитории, где через час должна была состояться защита  - свободных помещений не хватило. Диссертант с ученым секретарем нервно перепроверяли документы в сторонке, а Лена с Катей раскладывали на сдвинутых квадратом столах бутерброды с традиционной красной икрой, салаты, пироги, блины, закрывая их салфетками, расставляли шампанское. На плитке разогревалось мясо, электрочайник шумел совсем не академически, а по-домашнему.

Аудиторию стали заполнять члены совета. Их нейтральные лица сразу меняли выражение: глаза вздрагивали и начинали блестеть, ноздри втягивали аппетитные запахи, к голодным желудкам приливала кровь, освобождая от излишних критических мыслей умные головы.

Сверкая лысиной, вошел председатель диссовета, и защита началась. Шла она резвее, чем обычно - процедурные моменты опускались, оппоненты сокращали свои выступления, все явно торопились в предвкушении главного действа, а кое-кто уже не выдерживал - Лена с возмущением шепнула соседке:

- Катя, секретарша спёрла блинчик!

Защита прошла «на ура». Смущенного и розового от счастья новоиспеченного кандидата наук наскоро поздравили и с шумом придвинули стулья. Со столов сметалось все подряд, Лена с Катей сбились с ног, подкладывая съестное, профессура деловито взялась за бутылки.

Кто-то подсказал Кате, что надо отнести часть еды в отдел аспирантуры, - ее заведующей, Анне Николаевне Степановой, ввергавшей в трепет не только соискателей и аспирантов, но даже докторантов – о ее суровой требовательности ходили легенды.

Катя, сложив на поднос несколько бутербродов с икрой и другую снедь, завершив натюрморт бутылочкой, спустилась в кабинет этажом ниже. Степанова сидела в спокойном одиночестве – был не приемный день – и задумчиво курила.

- Анна Николаевна, мы хотим поделиться с вами своей радостью…

Сделав затяжку и отставив руку с сигаретой в сторону, Степанова благосклонно произнесла, махнув свободной ладонью:

- Делитесь!

В аудитории вскоре все было уничтожено, третью коробку допивали почти на ходу. К довольному румяному научному руководителю подошел почти невменяемый от пережитого кандидат с супругой:

- Вам такси вызвать?

- Нет, спасибо, мы с мужиками еще в пивную зайдем.

«Значит, все-таки не хватило!» - с досадой подумала Лена.

Еще через полчаса все было кончено. Почти не запачканные тарелки вместе с опустошенными до дна бутылками были собраны в припасенные заранее мешки, столы расставлены по обычным местам.

Больше совмещенных с банкетом защит не проводили. А зря!..

КАПИТУЛЯЦИЯ

 - Это безобразие! – недавно назначенный университетский проректор по научной работе Берзинь был вне себя от возмущения. – Отчеты по науке сдают в самый последний момент, чуть ли не под Новый год, а то и в январе! С подобной практикой пора кончать!

После зимних «каникул» в просторном кабинете грозного начальника, бывшего спортсмена, а ныне молодого доктора наук, пугавшего подчиненных не только своим огромным ростом и всегда хмурым видом, но и неприятным, каким-то скрипучим тембром голоса, сидели нахохлившиеся деканы факультетов, а над их головами сотрясал воздух Берзинь:

- Годовые отчеты теперь будете готовить не в ноябре, а в октябре, крайний срок сдачи – первое ноября! К нарушителям будем принимать особые меры.

В сентябре в помощники проректора по науке откомандировали только что закончившего аспирантуру молодого преподавателя Петрова, и Берзинь сразу же дал ему «ответственное спецзадание»: контролировать выполнение своего приказа.

Петров с унылым видом приходил в крохотные комнатки заведующих кафедрами, где его поначалу принимали за студента, и напоминал в очередной раз о том, что срок сдачи теперь – не первое декабря, а первое ноября. Все рассеянно кивали головами, но никто ничего не делал. Музыкально-педагогический факультет весело и легкомысленно щебетал в ответ на его стоны, историки смотрели на Петрова, как сквозь прозрачное стекло, а один из заведующих на физмате, округлый и самодовольный, словно только что сделавший важное открытие, и вовсе его «послал»:

- Кто ты такой, чтобы меня учить? Молоко на губах не обсохло, а туда же!..

Петров обиделся и пожаловался начальнику. Берзинь мгновенно вызвал «непокорного», и через два дня отчеты физмата первыми легли на стол проректора. Остальные благополучно тянули резину.

Первого ноября в проректорский кабинет так никто и не пришел. Взбешенный начальник раз за разом направлял своего помощника по хорошо знакомым адресам. Петров уже не говорил, а просто открывал кафедральные двери и стоял в них вопросительным знаком.

Первое декабря тоже оказалось «пустым». Берзинь плюнул на субординацию и сам стал звонить заведующим. К двадцатым числам декабря слабые, пока еще тонкие бумажные ручейки потекли в сторону проректорского кабинета. Половина отчетов была сдана, небольшая часть поспела к новогодним праздникам, а треть – отсутствовала. Проректор метал громы и молнии, приказывал и наказывал, но «порядка» добиться так и не смог.

- Неужели так трудно сделать отчет к сроку? – скрипел он, обращаясь к испуганному помощнику, не ожидая, впрочем, искреннего сочувствия. – Неужели быть ответственным так сложно?.. В его голосе уже чувствовалась обреченность.

Совместными усилиями два незадачливых администратора смогли только к концу января «выбить» все кафедральные отчеты, за исключением музыкальных – нужные бумаги они принесли, что-то напевая себе под нос, только… в феврале.

Еще через месяц деканам было сказано, что все будет по-прежнему. Берзинь

капитулировал.

Вверх

Комментариев: